Лайза Клейпас - Ангел севера

– Какое место должен я указать кучеру, мисс? – предупредительно осведомился Сеймур.

– Эмершэм. – Тася назвала деревню на почтовой дороге, где было много старых гостиниц. Она собиралась остановиться в одной из них на ночь, продать за сколько удастся бабушкин золотой крестик и нанять кого-то из местных жителей, чтобы ее отвезли на западное побережье Англии. Ей было известно, что там есть множество старинных городков и тихих деревень, где она сможет затеряться и вести жизнь никому не известной служанки в доме или на ферме.

Лакей сноровисто погрузил ее чемоданы в сверкающий лаком экипаж и помог забраться внутрь.

– Благодарю вас, – пробормотала Тася и вздрогнула, когда дверца защелкнулась. Она выглянула в окошко, чтобы еще раз посмотреть на Сеймура.

Губы дворецкого тронула сдержанная улыбка.

– Прощайте, мисс Биллингз, удачи вам. – Для Сеймура это был необычайный всплеск эмоций.

– И вам также, – бодро сказала Тася и, еле сдерживая слезы, спряталась в экипаж, покативший прочь от Саутгейт-Холла.

Прошло некоторое время, прежде чем Тася поняла, что они едут не в том направлении. Сначала возникло слабое подозрение, которое она постаралась подавить: в конце концов, она недостаточно хорошо знала здешние места и об Эмершэме ей было известно только то, что он находился к западу от Саутгейта. Но затем экипаж свернул с главной дороги на узкую, заросшую травой дорожку, кое-где присыпанную гравием. Может, кучер хотел сократить путь, свернув в лес? Но они ехали явно не в Эмершэм. Обеспокоенная, Тася постучала по крыше, чтобы привлечь внимание кучера, но он жизнерадостно насвистывал, как будто и не слышал. Они забирались все глубже в лес и наконец, проехав маленький некошеный луг, а затем пруд, остановились у прелестного двухэтажного дома, почти сплошь увитого плющом.

Ошеломленная, Тася вышла из экипажа, а кучер молча стал выгружать ее чемоданы.

– Зачем мы сюда приехали? – не выдержала она.

Возница ответил ей лукавой улыбкой и махнул рукой на дверь, откуда появилась высокая темная фигура.

Голубые глаза Люка встретились с ее растерянным взглядом, и ласковый голос укоризненно произнес:

– Неужели ты всерьез подумала, что я позволю тебе уехать?

Тася стиснула зубы, ее переполняло негодование. Что бы ни случилось, в какой бы ситуации она ни оказалась, но принимать решения она будет сама. И никто не вправе решать за нее, что ей делать. Он, кажется, вообразил, что она будет поступать так, как он захочет, раз ему удалось обманом завлечь ее сюда, что она с благодарностью упадет ему на грудь?

Это уже было больше, чем его обычное высокомерие!…

Экипаж укатил прочь по лесной дороге, а Тася осталась со Стоукхерстом. Вероятно, большинство женщин сочли бы это удачей. В светло-коричневых брюках и белой рубашке с взлохмаченной шевелюрой, Стоукхерст этим утром выглядел особенным красавцем. Он стоял не двигаясь и молча смотрел на нее словно зачарованный, с каким-то непонятным ей выражением в глазах.

Наконец Тася немного пришла в себя и смогла говорить.

Самым холодным и сдержанным тоном, на который только была способна, она произнесла:

– Вот так, наверное, поступит и Николай Ангеловский, когда меня отыщет. Для него тоже самое главное – его собственное желание. Ты ведешь себя точь-в-точь как он. И ты, и он все и всех сметаете на своем пути, если вам что-то захочется.

К ее удовлетворению, Стоукхерст нахмурился. Скрестив руки на груди, он смотрел, как Тася шла к двери дома. Он был отделан терракотовыми плитками и кирпичом с тем же рисунком, который она видела в Саутгейт-Холле: сокол и роза с многократно повторяющимися буквами "У" и "С". За два столетия непогода сгладила узор, но он был еще хорошо различим. Было видно, что в доме никто не жил, но нельзя было сказать, что он заброшен. Некоторые старые кирпичи были заменены новыми, а швы свежезаштукатурены. Если бы Тася не была так разозлена и растеряна, этот сказочный дом очаровал бы ее – такой романтический вид придавали ему следы прошедших лет.

– Уильям Стоукхерст, – произнес Люк, видя, что ее взгляд задержался на выцветших инициалах над дверью. – Мой предок. Он выстроил этот дом в шестнадцатом веке для своей любовницы, чтобы она жила неподалеку от Саутгейт-Холла.

– Зачем ты привез меня сюда? – сурово спросила Тася. – Ты собираешься держать меня здесь в качестве своей любовницы?

Он молчал, как бы оценивая все плюсы и минусы этой идеи. Придя к такому заключению, Тася рассердилась еще сильнее. Она не желала быть чьей-то любовницей. Теперь ее единственным желанием было – чтобы он оставил ее в покое.

– Мне хочется, – без обиняков объяснил он, – провести какое-то время с тобой наедине. За последние несколько дней столько всего случилось, но мы так по-настоящему и не поговорили.

– Мы никогда не разговаривали по-настоящему.

Он склонил голову, соглашаясь:

– Сейчас мы можем это сделать.

Тася разъяренно фыркнула и пошла прочь от двери с таким видом, словно это были врата ада. Она обошла дом, и перед ней открылся тенистый выгон, где мирно жевал сено черный жеребец. Он насторожил уши и с интересом повернул к ней голову. Услышав за спиной шаги Стоукхерста, Тася, сжав кулаки, круто обернулась к нему:

– Немедленно отвези меня в деревню!

– Нет, – тихо ответил он, глядя ей прямо в глаза.

– Тогда я отправлюсь туда пешком.

– Тася, – он подошел ближе и схватил ладонью ее кулачок, – останься, побудь здесь всего лишь день-два. – Пальцы его сжались сильнее, когда она попыталась вырвать свою руку. – Я не буду ничего требовать от тебя. Если не захочешь, я не коснусь тебя. Просто поговори со мной. Ведь нет опасности, что Ангеловский найдет тебя сию минуту. Наверняка он не будет тебя искать здесь. Тася, ты же не сможешь скрываться всю жизнь. Если ты поверишь мне, мы найдем другой способ, лучший.

– Почему? – поинтересовалась она, злость ее стала проходить. Мягкость его тона обезоруживала ее. Никогда раньше он с ней не разговаривал таким тоном, не обращался к ней с такой пылкой мольбой. – Почему я должна тебе верить?

Он открыл рот, чтобы что-то ответить, затем, казалось, передумал и промолчал. Неотрывно глядя на нее, он притянул ее кулачок к своей груди. Сердце его билось часто-часто.

Тасины пальцы медленно разжались, и ее ладонь легла поверх этого бешеного стука.

"Потому что я люблю тебя, – отчаянно хотелось сказать Люку. – Я люблю тебя больше всех на свете. Тебя и Эмму.

Тебе не надо ничего мне отдавать. Ты даже не должна отвечать мне любовью. Я просто хочу тебе помочь. Просто хочу, чтобы ты была в безопасности".

Но она еще не была готова выслушать эти слова. Сейчас они могут напугать ее, рассердить, и она может сказать что-то непоправимое. К тридцати четырем годам он научился выбирать подходящий момент и скрывать свою стратегию за насмешливой улыбкой.