Валери Кинг - Плененные сердца

Он вытер воду с лица и волос и несколько мгновений смотрел на дверь. С озадаченным выражением он сделал шаг вперед и слегка коснулся полированной дубовой поверхности. Вздохнув, как показалось Психее, с каким-то до конца неосознанным чувством, он опустил руку.

– Ничего не понимаю, – сказала растерянная Афродита. – Выходит, вода может вот так просто уничтожить эффект моего эликсира. Как странно! Придется мне придумать другой состав.

Но теперь я должна посмотреть, что он будет делать дальше.

Афродита последовала за маркизом, но Психея не могла уйти, не узнав, что происходит в сердце Эвелины. Проникнув сквозь стену в спальню, она увидела зрелище, сильно взволновавшее ее. Эвелина лежала на постели лицом вниз, горько рыдая.

Психее хотелось подойти к ней, погладить по роскошным каштановым волосам, утереть слезы с ее прелестных щечек, но она не могла этого сделать. Для этого ей бы пришлось принять облик простой смертной, а на такое она сейчас не была способна. Преображение в человеческий образ требовало огромных усилий. Она потом часами испытывала головокружение и слабость. Сейчас, после длительного пребывания в Фли-твик-Лодж, ей был необходим отдых и крепкий олимпийский сон, чтобы восстановить силы.

Поэтому она, только проворковав нечто успокаивающее и сочувственное, направилась в гостиную, где застала Афродиту. Богиня стояла над лежавшим в кресле с закрытыми глазами Брэндрейтом. Надо же было так заинтересоваться маркизом! Психея не сомневалась, что ничего хорошего из этого не получится.

– Великолепный все же экземпляр, не Правда ли? – Афродита, наклонившись, поцеловала маркиза в губы. – Как ты думаешь, он чувствует мою ласку?

– Возможно, видит во сне, – отвечала Психея. Она испытывала ужасную усталость и грусть. – Я возвращаюсь на Олимп. Вы со мной?

Златокудрая богиня любви пожала плечами:

– Я полагаю, мне тоже следует вернуться, пока Зевс не обнаружил, чем я занимаюсь. У меня так мало развлечений с тех пор, как он запретил мне вмешиваться в дела смертных. Не стоило бы мне говорить тебе такое, но я восхищаюсь тобой за то, что у тебя хватило смелости нарушить его запрет. – Она взглянула на бюст Зевса. Он медленно погружался в полную темноту; свечи, горевшие в канделябрах по обе его стороны, догорая, бросали последние отблески. – Хотя я и не могу доказать, что ты у меня его украла, я уверена, что это так. Я нашла у тебя мой пояс, что подтверждает безобразную твою склонность к воровству. Ты виновата, и, если не вернешь мне скульптуру до конца месяца, я посвящу отца моего, Зевса, во все твои проделки. Можешь быть уверена, он сошлет тебя на реку Стикс. Там ты станешь помогать Харону, сопровождая души умерших в мир Аида и Персефоны. Прелестное занятие!

У Психеи задрожали колени. Она взглянула туда, где должно было быть изображение Зевса, с недавних пор приносящее ей одни несчастья, потом на свекровь.

– О, вы не будете так жестоки!

– А вот увидишь! У кого хватит терпения выносить твои выходки? Во всяком случае, не у меня. И не у моего сына. Тебе это прекрасно известно. Все уже десятки лет сплетничают и смеются над тем, как остыла его любовь. Любовь Эрота! Право же, это забавно! Я говорила ему, что будет, если он женится на смертной. Но разве он меня послушал? Конечно нет. Это проклятие матерей – любить и опекать детей, чтобы эти несчастные пренебрегали их советами, когда они больше всего в них нуждаются. Ну же, не будь плаксой, Психея. Возьми меня под руку и проводи на Олимп, где нам и подобает быть. Я очень устала. Я и забыла, как утомительно переступать границы обители бессмертных богов.

Каждое слово Афродиты стрелой вонзалось в сердце Психеи. И что самое ужасное, каждое ее слово было правдой. Суровость тона свекрови делала эту ужасную правду еще более невыносимой. «Я не заплачу», – приказала она себе, зная, что богиня стала бы еще сильнее презирать ее за такую человеческую слабость. Поэтому Психея только выше вскинула голову и стала просить свекровь рассказать ей, какую месть та придумала для Артемиды.

На следующее утро Эвелина проснулась с тупой головной болью и таким чувством, словно глаза у нее песком засыпаны. Она медленно открыла их и уставилась на полог кровати из потускневшего золотистого шелка. Державшийся на четырех столбиках красного дерева, он был собран в центре и прикреплен к потолку. Когда шелк был еще новый, это, должно быть, выглядело очень красиво. Но теперь, протершийся, местами порванный, он походил на паутину. В ее печальном настроении это показалось особенно неприятным.

Захлопнув вчера дверь перед носом у Брэнд-рейта, она плакала, пока не заснула. Ей хотелось теперь, чтобы мелькавшие у нее в памяти картины, да и сам маркиз, стоящий на мокром ковре, были только привидевшимся ей кошмаром. Но увы, лорд Брэндрейт, разумеется, не растворился тенью в ночи и все остальное произошло на самом деле и всего-то несколько часов назад.

Эвелина лежала неподвижно, тяжело вздыхая и стараясь успокоиться. Никогда в жизни она не была так расстроена. Быть может, поэтому она никак не могла примириться со случившимся.

Мысли беспорядочно носились у нее в голове. Почему Брэндрейт сказал то, что он сказал?

Господи, ведь он и вправду признался ей в любви! Возможно ли, что он действительно любит ее, но смог признаться в этом, только когда напился?

Невозможно! А может быть, все-таки возможно? Но даже если бы он и любил ее, она его не любит. Тогда почему, когда он ушел, она упала на постель и рыдала, как ребенок? Что он ей?

Только мужчина, который поцеловал ее, но поцеловал так, что ей уже никогда этого не забыть. Никогда!

Ах боже мой! От воспоминаний о его поцелуях у Эвелины перехватило дыхание. Она спрыгнула с постели, как будто ее саму облили ледяной водой. Она лихорадочно заходила по комнате, дергая себя за длинные каштановые пряди выбившихся из-под чепчика волос.

Если бы он не целовал ее, все было бы куда легче. Но ласки его навсегда лишили ее покоя.

Она резко остановилась и взглянула на себя в большое зеркало в позолоченной раме, висевшее на стене. Ей захотелось внезапно оценить себя как женщину, чего с ней не случалось раньше. Она взяла с туалетного столика очки. Эвелина вполне могла обходиться и без них, но ей хотелось увидеть себя без прикрас такой, какой видели ее другие, какой видел ее Брэндрейт.

Аккуратно продев дужки очков за уши, Эвелина широко раскрыла глаза и вгляделась в зеркало.

Она увидела в нем грустную морщинку над тонкими бровями и очки, сразу съехавшие ей на кончик носа. За стеклами очков глаза ее были отцовские, карие. Мистер Шелфорд, викарий, сказал ей на прошлой неделе, что при свечах они сияют янтарным блеском. Этот комплимент, высказанный им не без краски в лице, удивил ее. Она было решила, что он пытается за ней ухаживать, но после недолгих сомнений мысль эту оставила как не стоящую внимания.