Лиз Карлайл - Ночь с дьяволом

— Но, Фредди, я, ей-богу, оставил записку! — удивился он. — Я написал очень милое предложение руки и сердца. Целый час потратил на это и извел всю твою бумагу. Я положил записку на подоконник. Ты ведь не хочешь сказать, что…

— Боже мой! — воскликнула Фредди, вытаращив глаза. — А я-то гадала, кто израсходовал всю мою бумагу! Ты оставил записку? Где? Когда?

— В то самое утро, — сказал он. — Неужели ты ее не получила? Я должен был убедиться, что ты понимаешь… как я себя чувствовал. А чувствовал я себя, Фредди, плохо. Но я чувствовал и еще кое-что. Я хотел жениться на тебе, Фредди. Наверное, я и сам не сознавал, как сильно я этого хочу, пока не понял, что ты мне не ответишь. Мне потребовалось много времени, чтобы написать эту записку — получалось не так, как хотелось бы, а когда наконец получилось, я услышал, что идет горничная. Черт возьми, Фредди, я едва успел унести ноги!

У Фредерики защемило сердце. Значит, он делал ей предложение руки и сердца? Причем очень милое, как он сам сказал. И она ему верила. После всего, через что им пришлось пройти, она не могла бы сказать, почему это было для нее так важно. Но это было важно. Еще как!

— Значит, тебе была нужна я? — спросила она. — Ты хотел жениться на мне не только из-за ребенка? И ты не жалеешь об этом?

Бентли приложил руку к ее уже чуть округлившемуся животу и осторожно погладил его ладонью.

— Видит Бог, Фредди, я сожалею почти обо всем в своей жизни, но не об этом и не о том, что мы с тобой вместе.

Об этом я не пожалею никогда. — На его лице неожиданно появилось какое-то странное выражение. — Дай-ка мне твою руку, — попросил он.

Еще не зная, что он затеял, она так и сделала. Бентли снял со своего мизинца тяжелый перстень. Тот самый перстень, который подмигивал ей в лунном свете в ту судьбоносную ночь в Чатем-Лодж. Перстень, который безжалостно оцарапал ей висок. Сейчас, в сгустившихся сумерках, Бентли держал его в пальцах.

— Фредерика д'Авийе, — прошептал он, — ты выйдешь за меня замуж?

— Уже вышла, — шутливо ответила Фредди. Бентли покачал головой.

— Нет, то был брак, ограниченный всякими «если» и «возможно», — произнес он. — Я люблю тебя. И на этот раз я хочу, чтобы мы были вместе в радости и горе. Навсегда. Без каких-либо оговорок насчет расторжения брака или оглядок на прошлое.

— Знаешь, Бентли, со всем этим я тысячу раз согласна, — прошептала она.

И Бентли надел ей на палец перстень поверх кольца, которое он дал ей в день их бракосочетания. Потом он привлек ее к себе и страстно поцеловал ее в губы — именно так, как она любила.

Когда он наконец оторвался от ее губ, а это произошло не сразу, потому что Бентли был из тех, кто любит делать дело не спеша и основательно, Фредерика откинула голову на его грудь и с некоторым удивлением проговорила:

— Бентли Ратледж, известно ли тебе, что ты самый милый, добрый, самый безупречный мужчина из всех, кого я когда-либо знала?

И в тот момент она поняла, что это чистая правда. Потому что, несмотря на все его игривые улыбочки, у него было золотое сердце. Он всегда был хорошим другом. Он стал великолепным любовником. И будет чудесным отцом. Короче, он был воплощением длинного перечня качеств, обладать которыми должен идеальный муж, о котором она всегда мечтала. У него были все эти качества, кроме, может быть, одного. Но без этого она могла, наверное, обойтись.

Она заглянула в глаза мужа и вспомнила о том ужасном дне, когда в Страт-Хаус приехала портниха. О том, как она плакала в объятиях Эви, потому что ее жизнь останется навсегда наполовину пустой. Она распрощалась с надеждой на романтическую любовь. Она хотела, чтобы рядом с ней был мужчина умный, основательный, заслуживающий ее глубокого уважения, который при этом был бы самым обычным человеком. Фредерика рассмеялась сквозь слезы, пожала плечами и обняла мужа. Нет, Бентли Ратледжа нельзя было назвать заурядным человеком. Но нельзя же требовать, чтобы все было идеально. В конце концов и на солнце бывают пятна.

— Возлюбленные чада мои, вы принесли сюда этих детей, чтобы совершить обряд крещения и чтобы Господь наш Иисус Христос соблаговолил принять их и очистить от греха. — Мерцающий изумрудно-зеленый луч падал на молитвенник в руках преподобного мистера Прадома, торжественно совершавшего священный обряд крещения.

Он жестом предложил крестным родителям подойти ближе. Лорд Трейхорн и лорд Раннок в сопровождении своих жен вышли вперед. Мистер Прадом откашлялся.

— Верите ли вы во все догматы английского вероисповедания, содержащиеся в апостольском символе веры, — нараспев вопросил он, — и будете ли пытаться воспитывать этих детей в соответствии с ними?

Кэтрин, стоявшая рядом с Кэмом, осторожно толкнула его локтем, но, разумеется, она волновалась напрасно.

— Я верю в них, — ответил Кэм, даже не заглянув в свой молитвенник. — И с Божьей помощью я попытаюсь это делать.

Преподобный мистер Прадом, который отлично знал, с какой стороны его хлеб намазан маслом, снисходительно улыбнулся его светлости.

— И будете ли вы стараться воспитывать их в страхе Божьем, учить подчиняться воле Божьей и соблюдать Его заповеди?

— Я буду это делать с Божьей помощью.

Церемония продолжалась, и мистер Прадом взял на руки ребенка.

— Назовите имя этого ребенка, — сказал он, обращаясь к крестным родителям.

— Лусиана Мария Тереза дос Сантос Ратледж, — проговорил Кэм, без запинки произнеся все иностранные имена, как свое собственное. Мистер Прадом эхом повторил имена следом за ним и погрузил руку в купель. Лусиана загукала от удовольствия и потащила в рот кончик своего кружевного воротничка.

Священник отдал одного и взял другого младенца, потом снова предложил назвать имя ребенка.

— Фредерик Чарлз Стоун дос Сантос Ратледж, — бойко произнес Кэм.

Черт возьми, подумал Бентли, безупречен, как всегда.

По правде говоря, никто из крестных родителей не сбился и не пропустил ни слога. Фредерик Чарлз Стоун дос Сантос Ратледж вел себя спокойно, пока холодная вода не потекла по его лысой головке. Он испуганно взглянул на преподобного мистера Прадома косящими глазами и громко рыгнул.

— Господи, помоги нам всем, — прошептала стоявшая рядом с мужем Фредди, заметив, как новый священник стирает что-то со своего безупречно белого стихаря. — Уж будьте уверены, он настоящий Ратледж.

Когда церемония закончилась, толпа хлынула на церковный двор, кутаясь от пронизывающего зимнего холода в плащи и пальто. Задержавшись на верхней ступеньке лестницы, Бентли пошарил по карманам и извлек десятифунтовую купюру.

— Держи, — сказал он, засовывая ее в ладонь Гаса Уэйдена. — Да не трать ее всю на свою рыженькую танцовщицу из кордебалета.