Барбара Картленд - Королевская клятва

— Мне было бы приятно думать, что ты будешь носить что-то, принадлежащее мне, дорогая, — сказала она. — И я знаю, что ты будешь аккуратно обращаться с ней и не потеряешь. Когда мне исполнился двадцать один год, ее подарил мне твой дед. С тех пор я берегу ее как зеницу ока.

— Но это же твоя лучшая брошь, мама, — запротестовала Сабина.

У меня были броши побольше и пороскошнее, — улыбнулась леди Эвелин. — Но все они были проданы в уплату за услуги гувернантки-и школу для Гарри, а одна пошла в счет ремонта крыши. Лучше я буду спать в сухой постели, чем носить бриллианты по воскресеньям да на званых обедах.

— О, мамочка! Ведь это единственное украшение, что у тебя осталось!

— Единственное, — согласилась леди Эвелин. — Так что привези ее мне назад в целости и сохранности. Я очень люблю мою маленькую звездочку, мне кажется, что она приносит удачу, и мне хочется, чтобы она принесла удачу и тебе.

— Мне и так уже повезло.

— Ты скоро поймешь, что для еще одной капельки удачи всегда найдется место, как бы сильно тебе ни везло, — рассмеялась леди Эвелин и приколола брошку к дорожному платью дочери.

Гарриет, Меллони, Ангеяина и Клер ждали, когда же она наконец выйдет в коридор, готовая к поездке.

— Ты восхитительно выглядишь, — прошептала Гарриет, целуя сестру в щеку.

Мисс Ремингтон тоже присутствовала при этом, суетясь с багажом и не переставая проверять билеты, словно боялась, что они растают в воздухе, если она отведет от них взгляд хоть на секунду.

Прощаясь, Сабина чуть не расплакалась, но, как только они покатили по дороге, ведущей к станции, она приложила пальцы к броши, воображая, будто каждый, кто попадется ей на пути, непременно должен будет заметить ее и позавидовать, что она владеет такими великолепными драгоценностями.

А теперь она пропала! Она была на месте еще в Ницце — Сабина мельком увидела ее сияние в зеркале, висящем на стене маленькой patisserie, где она лакомилась пирожными и кофе. Она помнила, как потрогала ее, проверяя замочек, чтобы убедиться, что он действительно заперт.

Воры и грабители! Неужели это правда: сказав, что они починят колесо ее кареты за дружбу, они взяли ее бриллиантовую брошку в качестве платы за работу? Думать о том, что это могло оказаться именно так, было обидно и почему-то очень горько.

«Ты прекрасна», — говорил цыганский король, не скрывая своего восхищения, которое светилось в его глазах. Ни один человек не мог бы так искусно притворяться. И тем не менее он взял ее брошь! Может быть, когда они шли рука об руку по неровной тропинке к ее экипажу, может быть, когда он помогал ей сесть и поднес ее пальцы к своим губам. А она, наивная глупышка, так ему доверяла!

Вдруг Сабина отпрянула от окна. Ей показалось, словно какое-то волшебство, какое-то чудо, что сопровождало ее с тех самых пор, как она уехала из родного дома, покинуло ее. Она вдруг почувствовала себя несчастной и подавленной. «Это потому, что я потеряла мамину брошку, — подумала она. — И потому, что рано или поздно, но мне придется сказать ей, что маленькая звездочка, которую она так любила, безвозвратно пропала». Но в самой глубине сердца Сабина понимала, что это была отнюдь не единственная причина ее печали. Больнее всего ее ранило разочарование. В чем — этого она не смела объяснить даже самой себе.

Сабина уткнулась лицом в подушку. Наверное, это случилось потому, что она очень устала, но так или иначе в первую ночь в заветном Монте-Карло она заснула со слезами на глазах…

Однако молодость настолько жизнерадостна, что часто утром бывает трудно вспомнить, что причинило грусть ночью. Сабина проснулась. Солнце заливало своим радостным светом комнату, превращая все в ней — стены, мебель, ковер — в чистое золото. Это сияние слепило глаза.

Она спрыгнула с кровати, подбежала к окну, и, стоило солнечному лучу ласково прикоснуться к ее щекам и телу сквозь тончайший батист ее ночной рубашки, как ей захотелось плакать от счастья.

Вокруг все было такое яркое и красочное. До сих пор Сабина считала, что такое разнообразие цвета могло жить только в коробке с красками. Яркая синева неба, темные тона моря, зелень деревьев, золото фруктов. А цветы! Фиолетовые и розовые, гелиотропы и петунии! Они усеивали клумбы в саду, пышно увивали стены дома. Казалось, будто радуга упала на землю. Сабина не знала, смеяться ей или плакать от такой красоты.

Она взглянула на часы и обнаружила, что было уже восемь часов — она редко вставала так поздно, дома обычно просыпалась около семи и до завтрака еще успевала прокатиться верхом. Но сейчас она никак не решалась позвонить в колокольчик, висевший у нее в комнате, и позвать служанку, как сказала ей леди Тетфорд.

Единственное, что Сабине всегда давалось с трудом, так это отдавать приказания слугам. В доме священника их было так мало — только старая няня, которая служила у них с тех пор, как родился Гарри, первый ребенок леди Эвелин, и которая ходила за всеми остальными ее детьми, а теперь, когда они выросли, готовила им еду, да Глэдис — девушка, которую леди Эвелин старательно обучала ее обязанностям.

Насколько Сабина себя помнила, таких Глэдис было множество.

— Это бесполезно, Адольфус, — жаловалась леди Эвелин, когда ее муж возражал против ухода очередной подопечной своей жены. — Как только они заканчивают обучение, они могут получать больше денег, и они это знают. Пока мы не сможем позволить себе платить им больше, они так и будут уходить от нас, чтобы устроиться получше.

— Мне кажется, это несправедливо с их стороны, особенно после того, как ты их всему научила, — однажды высказал свое мнение преподобный Адольфус Уонтидж.

— Дорогой, задерживать их — вот что было бы несправедливо. Жалкие гроши, которые мы даем им в качестве недельного жалованья, их едва хватает на то, чтобы свети концы с концами!

Леди Эвелин говорила с беспечностью, и Сабина, присутствовавшая при этом разговоре, ожидала, что отец рассмеется. Но вместо этого он встал из-за стола, за которым они завтракали, и подошел к жене. Он взял ее за подбородок и повернул ее лицо к себе.

— Я же предупреждал, что тебе не следовало выходить за человека, у которого нет ни гроша за душой, — сказал он.

В голосе отца звучали нотки, которые Сабина никогда раньше не слышала, и, затаив дыхание, она ждала, что же ответит мать.

— Ты думаешь, я сожалею об этом? — с нежностью спросила леди Эвелин. — Дорогой, да я самая богатая женщина на свете.

Отец наклонился и поцеловал маму в лоб, но Сабина увидела его лицо, когда он выходил из комнаты, и заметила боль в его глазах и крепко сжатые губы.

Папу было так легко расстроить. Он огорчался, когда они капризничали или когда на них жаловались, когда у мамы не хватало денег, чтобы заплатить торговцам, или когда конюх, который ухаживал за лошадьми, увольнялся, потому что ему приходилось слишком много работать.