Анна-Мария Зелинко - Дезире

— Я думаю, ты могла отказаться.

— Жан-Батист, женщина, которая отказалась бы от собольей накидки, еще не родилась! Это одна из трех, подаренных Наполеону русским царем.

— Не знаю, пояснили ли тебе уже все тонкости придворного этикета. Говорили ли вы по этому поводу с моей женой, м-ль Коскюль?

Коскюль заверила, что да. Я что-то не припоминаю…

— Здесь все так… как было когда-то… понимаешь?

Я положила голову на плечо Жана-Батиста.

— Как было когда-то… Но тогда не было меня. Я ничего не знаю!

— Дорогая, я хочу сказать, как было… в Версале.

— Я не бывала в Версале, конечно, — сказала я, вздохнув. — Но я постараюсь делать все так, как нужно. Я приспособлюсь.

Карета остановилась. Жан-Батист помог мне выйти. Я совершенно окоченела.

Я увидела перед собой высокие окна, ярко освещенные.

— А где Мелар? Отсюда видно Мелар?

— Завтра утром ты увидишь озеро. Дворец стоит на самом берегу, — ответил Жан-Батист.

Нас окружили придворные. Мужчины были одеты во что-то красное с черным, в коротких камзолах и штанах с буфами.

— Господи, — произнесла я помимо воли, — это не костюмированной бал? — Я вспомнила, что один из шведских королей был убит на маскараде людьми в черных масках.

Одна из дам засмеялась.

— Дорогая, это не маски, это форма, которую носят при дворе, — объяснил Жан-Батист. — Пойдем! Их величества нас ожидают.

Да, Жан-Батист не заставил своих приемных родителей ожидать кого-нибудь! Быстрым шагом Оскар и я вслед за Жаном-Батистом поднялись по мраморной лестнице и едва успели снять теплую одежду. Где Иветт с моей туалетной шкатулкой? Иветт не было, и я подошла к огромному зеркалу между колонн. Я была бледна, нос красный. Ужасный вид! В муфте я нашла свою пудреницу. Вздернутый нос не для королевского дворца… Моя шапочка имела ужасный вид, шелковые розы совершенно размокли от снега. Я сняла шапочку. Где же, черт возьми, Иветт?!

Слава Богу, под рукой оказалась м-м Ля-Флотт. Она протянула мне гребень. Мокрые чулки облепили мне ноги, ведь я шла по снегу рядом с каретой.

Обе створки двери распахнулись, меня ослепил яркий свет, и я оказалась в белой гостиной.

— Моя жена Дезидерия, которая желает быть почтительной дочерью Ваших величеств, и мой сын Оскар.

Я не поверила глазам. Она действительно пудрила волосы! Нужно написать Жюли. Королева пудрит волосы и носит черную бархотку вокруг шеи!

Я поклонилась. Ее светлые глаза были слегка прищурены. Она казалась близорукой. Внимательный взгляд остановился на мне. Она улыбнулась, но улыбка была невеселой. Она была значительно выше меня и имела очень «королевский» вид в своем вечернем светло-голубом шелковом платье.

Здороваясь, она поднесла руку к моему лицу. Разумеется, я должна поцеловать эту руку…

— Дорогая дочь Дезидерия, добро пожаловать! — сказала она сдержанным тоном.

Я дотронулась до ее руки своим носом. Ни в коем случае я не хотела целовать эту руку. Затем я очутилась перед старичком с влажными глазами и несколькими седыми волосками на розовой лысине.

— Дорогая дочь, — с волнением произнес старик жалобным голосом. Жан-Батист был уже возле него и поддерживал его под руку.

Королева подошла ко мне.

— Я хочу представить вас вдовствующей королеве, — сказала она своим спокойным голосом, подводя меня к худой бледной женщине в черном. Ее кокетливый маленький вдовий чепчик держался на напудренных волосах, как лодочка на застывших волнах. — Ее величество, королева София-Магдалена, — прозвучал голос.

Господи, а это кто? Сколько королев при этом дворе? Вдовствующая королева?.. Это, вероятно, жена Густава III, которого убили, мать Генриха IV, которого отправили в изгнание? Она еще жива? Она живет здесь? Ей представляют сейчас ее новую родственницу!

Я поклонилась очень низко. Ниже, чем королеве. «Это мать человека, которого заменил Жан-Батист, и бабушка мальчика, у которого Оскар отнимет трон», — подумала я.

— Надеюсь, что вам будет хорошо здесь, Ваше высочество, — сказала она. Она говорила очень тихо, едва открывая рот. Казалось, ей трудно говорить вообще.

— Ее королевское высочество, принцесса София-Альбертина, сестра Его величества, — продолжала королева.

Она похожа на козу. Сколько ей лет — определить трудно, и когда она улыбнулась, то показала очень длинные зубы.

Я поклонилась еще раз и направилась к большой изразцовой печи. В Швеции в большинстве комнат нет каминов, а есть высокие цилиндрические печи, возле которых я грелась во время своего долгого путешествия. Ноги и руки у меня были ледяные. Было так чудесно прижаться к этой печке!

Лакеи внесли горячее вино. Я обхватила стакан обеими руками, и мне сразу стало лучше.

Граф Браге держался возле меня. «Мой молодой кавалер не покидает меня», — подумала я. Где Жан-Батист? Он стоит, наклонившись над дрожащим королем, который теперь сидит в кресле, старческой рукой гладя Оскара по щеке.

Внезапно я почувствовала на себе взгляды всех присутствующих. Чего ожидали от меня? Я вдруг остро почувствовала волну разочарования, исходившую от всех, кто меня окружал. Я не имела королевской осанки, я не была необыкновенной красавицей, я не была благородной дамой… Я стояла, прижавшись к печке, замерзшая, со вздернутым носом, с размокшими буклями, висевшими вдоль щек.

— Не хотите ли присесть, мадам? — сказала королева. Медленно, заученным движением, полным изящества, она опустилась в кресло, указав мне на стул рядом.

— Простите, но я так ужасно промочила ноги. Жан-Батист, не можешь ли ты снять с меня ботинки? Или попроси Виллата сделать это.

Все глаза расширились от ужаса. Я сказала что-то неподходящее? Но я же не могу одновременно держать в руках стакан горячего вина и снимать свои ботинки… Жан-Батист или Виллат делали это неоднократно в Ганновере и на улице Анжу.

Я обвела окружающих взглядом. Молчание охватило меня железным кольцом. Наконец… наконец кто-то усмехнулся. Потом раздался громкий смех. Смеялась Марианна Коскюль. Королева повернулась к ней с суровым видом. Но тогда уже со всех сторон послышался смех. Однако Жан-Батист уже был подле меня. Он подал мне руку.

— Прошу Ваши величества извинить мою жену. Она озябла и очень устала в дороге. Она хочет удалиться.

Напудренные головы наклонились. Рот короля был полуоткрыт с почти детским любопытством. Я поклонилась. Когда я выпрямилась, я увидела улыбку… Мне говорили, что вдовствующая королева София-Магдалена не улыбалась уже много лет. Но сейчас ее бледные губы сложились в улыбку, горькую, саркастическую. «Ваза, — вероятно, думала она, — пали так низко!»

В дверях я обернулась, чтобы позвать Оскара, но он был занят изучением пуговиц Его величества, а старик был совершенно счастлив. Я промолчала и вышла из комнаты.