Анна-Мария Зелинко - Дезире

Полетт проводила меня почти до дома. Она продолжала болтать о розовом шелке, который она хотела получить в подарок от Этьена, о том, что м-м Тальен носит тонкие чулки тельного цвета, что Наполеон обрадуется пирогу, так как очень любит миндаль, о том, люблю ли яминдаль, правда ли, что у Жюли такое большое приданое, что можно купить виллу, и так далее…

Я не слушала ее. Одна фраза все время звучала в моем мозгу, повторяясь как рефрен: «Буонапарт — не пара для дочери Франсуа Клари!»

Вернувшись домой, я узнала, что Жюли настояла на своем. Свадьба не будет отложена.

Я села рядом с ней в саду и стала вышивать монограммы на салфетках. Букву «Б».

Я не знаю, как Жюли провела свою свадебную ночь, но дни, предшествовавшие торжеству, были полны волнений. Для меня — в особенности.

Свадьба Жюли должна была быть отпразднована в узком семейном кругу с присутствием многочисленных Буонапартов. Мама и Мари задолго принялись печь пироги и сбивать фруктовые кремы, а в последний вечер перед свадьбой мама вдруг пришла в отчаяние, потому что ей показалось, что все приготовленное окажется невкусным. Мама всегда ужасно нервничает перед праздниками, но до сих пор все оканчивалось благополучно.

Мы решили накануне свадьбы лечь пораньше, но перед тем как улечься в постель, Жюли должна была еще выкупаться.

Вообще мы купаемся гораздо чаще, чем все жители города, потому что папа придерживался на этот счет передовых взглядов, а мама всегда следила за выполнением его распоряжений. Таким образом, мы купались почти каждый месяц. Папа заказал большую деревянную бадью, и ее установили в погребе возле прачечной.

Ради завтрашней свадьбы мама налила в воду жасминного одеколона, после чего Жюли благоухала, как мадам Помпадур.

Мы легли в постель, но ни Жюли, ни я не могли заснуть. Мы разговаривали о новом жилище Жюли. Дом находился в пригороде Марселя, и до него полчаса езды в коляске.

Вдруг мы замолчали, прислушиваясь. Под нашим окном кто-то тихонько насвистывал «День славы настал» — «Марсельезу»…

Я вздрогнула. Мотив Марсельезы был обычно сигналом Наполеона. Когда он приходил к нам, он еще издали насвистывал этот мотив, давая мне знать, что он идет.

Я выскочила из постели, отдернула занавеску, открыла окно и высунулась наружу. Стояла темная ночь. Было очень душно. В воздухе чувствовалась гроза. Я тихонько посвистела.

Немногие девушки умеют свистеть. Я принадлежу к этому меньшинству, но, увы, никто не признает моего дара. Наоборот, у нас в доме считается неприличным, когда девушка свистит.

Однако я тихонько засвистела: «День славы»… — Снизу мне ответили: «Настал»… — От стены дома отделилась темная фигура и вышла на дорожку.

Я забыла закрыть окно, я забыла сунуть ноги в туфли, я забыла накинуть что-нибудь на плечи. Я была только в ночной рубашке. Я забыла, что прилично и что неприлично. Я сбежала с лестницы и открыла дверь. Босыми ногами я почувствовала гравий дорожки, а потом… Потом — его губы, жесткие, любимые губы на своем носу.

Было слишком темно, чтобы можно было выбрать более удобное место для поцелуя.

Вдали загрохотал гром, и он прижал меня к себе, тихонько прошептав:

— Тебе не холодно, «кариссима» (дорогая — по-итальянски)?

А я ответила:

— Только ногам, так как я без туфель.

И тогда он взял меня на руки и понес на широкую террасу подъезда. Там мы сели, он снял пальто и укутал меня.

— Когда ты вернулся? — спросила я.

Он ответил, что он еще в пути, так как не видел еще мать. Я прижалась щекой к его плечу, почувствовала грубое сукно и стала такой счастливой.

— Тебе было очень плохо? — еще спросила я.

— Нет. Совсем не плохо. А вообще, спасибо за передачу. Я получил ее с припиской от полковника Лефабра. Он написал, что только ради тебя переслал мне этот сверток.

Говоря так, он целовал мои волосы. Потом, быстро перескочив на другой предмет:

— Я потребовал, чтобы меня выслушал военный совет. Мое желание не удовлетворили.

Я подняла голову, но было так темно, что я не могла взглянуть ему в глаза. Я видела только контуры его лица.

— Военный совет!.. Это очень страшно!

— Нет. Я бы имел возможность объяснить офицерам свои планы, рассказать, что они были задержаны у военного министра. Хотя бы таким способом я смог бы привлечь к себе внимание. Но… Они не согласились, и мои планы покрываются пылью где-нибудь в архиве, а министр Карно нисколько не беспокоится о том, что наша армия с грехом пополам способна только защитить наши границы.

— И что же ты теперь будешь делать?

— Меня освободили потому, что против меня нет никаких обвинений. Но я неприятен господину военному министру и его помощникам. Неприятен, понимаешь? Они отправят меня на самый неинтересный участок и…

— Пошел дождь! — прервала я его. Первые крупные капли упали мне на лицо.

— Это ничего, — ответил он, удивленный, что я так плохо понимаю все интриги в военных кругах. И он стал мне объяснять, что могут сделать с генералом, от которого хотят избавиться. Я сжала колени и поплотнее закуталась в генеральское пальто. Вновь прогремел гром и где-то близко заржала лошадь.

— Это моя лошадь. Я привязал ее к калитке вашего сада.

Дождь пошел сильнее. Молнии сверкали чаще, гремел гром и каждый раз ему отвечала испуганная лошадь. Наполеон крикнул ей что-то, и сейчас же над нами открылось окно и мы услышали крик Этьена:

— Кто там?

— Иди в дом. Мы очень промокли, — прошептал мне Наполеон.

— Кто там? — кричал Этьен. Потом послышался голос Сюзан:

— Закрой окно, Этьен, и иди ко мне, я боюсь грозы.

А Этьен ответил:

— Кто-то там в саду. Нужно спуститься посмотреть.

Наполеон поднялся и встал под окно:

— Это я, м-сье Клари. — Его осветила молния. Я увидела на одно мгновение его худую фигуру в старом генеральском мундире. Потом темнота стала еще гуще, гремел гром, ржала лошадь, стучал по крыше дождь…

— Да кто же там? — кричал Этьен.

— Генерал Буонапарт, — крикнул Наполеон в ответ.

— Разве вы не в тюрьме? — зарычал Этьен.

— Меня освободили, — ответил голос Наполеона.

— Но что вы делаете в нашем саду ночью и в грозу? Я встала, накинула на плечи генеральское пальто, которое было мне до пят, и стала рядом с Наполеоном на дорожке.

— Сядь и заверни ноги моим пальто. Ты простудишься, — сказал мне Наполеон.

— С кем вы разговариваете? — крикнул Этьен. Дождь прекратился, и я теперь хорошо слышала нотки гнева в его голосе.

— Он разговаривает со мной, — крикнула я. — Этьен, это я, Эжени.

Тучи разошлись. Луна вышла из-за туч и показала меня Этьену во всем моем неприглядном виде, в ночной сорочке, с накинутым на плечи пальто Наполеона, босую и в ночном чепчике на волосах. Одновременно она осветила высунувшегося в окно Этьена в ночном колпаке.