Елена Арсеньева - Толстая Нан (Императрица Анна Иоанновна)

Поддержка императрицы вскружила голову Волынскому, и он начал принимать желаемое за действительное. Он уже видел Бирона отвергнутым, свергнутым, сосланным или даже казненным, уже видел себя на его должности канцлера, а может быть, и… При этом он делал заметки на страницах Тацита и проводил параллели между Мессалиной и государыней Анной. Как раз в это время зашло дело о выплате компенсации полякам за пребывание русских войск на их территории. Бирон находил требование поляков основательным. Волынский во всеуслышание упрекал Бирона в ничтожестве и пособничестве врагам империи… Цеплялось одно за одно, казалось, Анна прислушивается к кабинет-министру. Бирон не находил себе места от беспокойства, ибо здоровье императрицы уже тогда внушало серьезные опасения. Что будет с ним, с семьей, если Анна вдруг умрет? Он поставил вопрос ребром: «Волынский или я!» В результате выбора любящей императрицы кабинет-министр оказался в застенке, где очень скоро признал обвинения во взяточничестве и мошенничестве. Впрочем, поговаривали, будто он злоумышлял и против жизни государыни — посланники иноземных государств в своих депешах наперебой доносили по своим дворам о «сонном снадобье, которое обвиняемый приготовил для императрицы, чтобы погрузить ее в вечный сон, дабы ничто не мешало ему взойти на престол»… Это Волынский всячески отрицал, и доказательств, кроме предположений и опасных слухов, не сыскалось никаких. Поэтому мучительная смерть на колу была заменена милосердным отсечением головы.

А может быть, дело вовсе не в милосердии. Танцевать на балах менуэт, слушать итальянские арии — и сажать на кол бывших министров… воля ваша, оно как-то не стыкуется. Не клеится. Не смотрится рядом. Не сочетается. Шибко варварством отдает!

Потрясение, вызванное смертью Волынского, утихло в обществе на диво быстро. А Бирон вспомнил, что громко негодовал князь Шаховской. Однако после того как фаворит императрицы назначил его полицмейстером, любезно принял и напоил кофеем, бывшим еще редкостью, благородное негодование Шаховского исчезло, словно его корова языком слизнула, как любят говорить русские.

А еще они любят говорить о том, что цыплят по осени считают…

Бирон угрюмо подумал, что Клио, эта несправедливая, легкомысленная и довольно-таки продажная девица [5], в будущем непременно станет возвеличивать «невинную жертву иноземцев». А между тем следственная комиссия, которая вела дело Волынского, состояла исключительно из русских, ее членами стали даже два зятя кабинет-министра. Да и не было, не было голимой неправды в обвинениях, возведенных против «страдальца» Артемия Петровича! Еще в бытность его в Казани против него было назначено судебное следствие по обвинению в краже церковных драгоценностей. Вдобавок он засек до смерти множество людей безо всякой причины и убил пятнадцать человек выстрелами из пушки со своей канонерки. Следствие еще тогда требовало для него самой строгой кары, так как всплыл случай с одним купцом, с которого Волынский требовал взятку, а когда тот отказался, то повелел его раздеть, обернуть сырым мясом и отдать на растерзание собакам. А жестоко избитый — в приемной императрицы! — за пустяшный стишок поэт Тредиаковский? Волынский бил его «по обеим щекам, всячески браня, правое ухо оглушил, а левый глаз подбил, и чинил это в три или четыре приема»… В Петербурге после его ареста выяснилась растрата в семьсот тысяч рублей в конюшенном ведомстве, которым он заведовал. Среди его многочисленных дворовых находились два его незаконных сына, записанных им крепостными и несших общую участь…

Вот-вот, к вопросу о сыновьях! Уж лучше самонадеянно, как он, Бирон, требовать брака своего сына с наследницей русского трона, чем записывать его крепостным крестьянином и обрекать на неисчислимые страдания, которое терпит в России это сословие!

Ну а что касаемо Ледяного дома… В ледяную спальню после пышного пира с шутовскими почестями привели князя-шута Михаила Голицына по прозвищу Квасник и уродливую калмычку Буженинову. Дом был выстроен в честь их свадьбы, молодым предстояло провести ночь в ледяной постели, и нарочно поставленная стража стерегла, чтоб не вздумали уйти до рассвета.

Ничего, насмешливо скривил губы Бирон, они пережили эту ночь! Судя по тому, что Буженинова вскоре забеременела, для согрева был избран самый надежный и действенным способ. А чудеса Ледяного дома вскоре по блекли перед новыми развлечениями пышного двора императрицы Анны.

Кстати, до нее русского двора в буквальном смысле этого слова, со сложной организацией и декоративной пышностью, как таково го не существовало. Ни при Петре I, ни при Екатерине, ни, само собой, при взбалмошном мальчишке Петре II не существовало. Анна назначила множество придворных чинов и приемы на определенные дни, она давала балы и устроила театр. На празднества по случаю ее коронации король Август II (да-да, тот самый папенька приснопамятного красавца Морица Саксонского!) прислал из Дрездена нескольких итальянских актеров, и Анне Иоанновне захотелось иметь постоянную итальянскую труппу.

Желания русской женщины достаточно, чтобы… Бирон помнил эту фразу Лефорта, ставшую афоризмом. Театр появился, и отныне дважды в неделю «интермедии» чередовались с балетами. В балетах выступали воспитанники кадетского корпуса, обучавшиеся у француза, учителя танцев по имени Ланде. Вслед за итальянской драмой появилась итальянская опера с семьюдесятью певцами и певицами под управлением французского композитора Араглиа. Поскольку Анна знала только по-немецки, придворный поэт Тредиаковский переводил для нее французские тексты, и государыня следила за спектаклем с книжкой в руках. А впрочем… Впрочем, Бирон знал свою подругу и повелительницу до кончиков ногтей, а потому понимал: увлечение театром — всего лишь дань моде. Поистине радовали и веселили Анну забавы совершенно другого рода. И если кому-то (в том числе и самому Бирону) они казались низменными, то этому «кому-то» (в том числе и самому Бирону!) рекомендовалось заткнуться и не болтать языком попусту. Исключительно ради сбережения языка. Потому что Анна была на расправу по-прежнему быстра.

Пуще итальянских арий нравились ей русские песни, певшиеся беспрерывно и во весь голос, и голосистых девок во дворец было набрано без счету. И она приближала к себе не только утонченных франтов и франтих вроде Левенвольде или Лопухиной, но и бывших кухонных девок (одна из них теперь зовется статс-дамой Анной Федоровной Юшковой) или судомоек (фрейлина Маргарита Монахина). От Юшковой была особенная польза: она стригла ногти императрице, а также фавориту и его семье.

Анна предпочитала фейерверкам медвежьи бои, страстно любила верховую езду и стрельбу (был устроен тир, где она тренировалась в меткости, паля по черной доске), а также пение птиц, которыми были населены все ее дворцы. За ними надзирал немец Варленд, а за таксами, купленными в Париже, за любимой сукой Цитринкой, еда для которой готовилась на царской кухне особо, а также за охотничьей сворой надзирал не кто иной, как высокомерный, гордящийся своим происхождением и легендарным мечом Волынский. До того, как лишился головы, понятное дело. И ничего, не возражал — кланялся и благодарил, когда Анна Иоанновна хвалила за Хорошее состояние ее собак!