Жюльетта Бенцони - Кречет. Книга I

С этими словами Манон сняла чепец, ловко выдернула шпильки, удерживавшие ее волосы, развязала косынку и спустила с плеч платье до полу. Миг — и она предстала перед ним нагая, лишь в чулках нежно-голубого цвета, которые поддерживались выше колен розовыми подвязками с кружевными бантами…

В теплом свете свечей и очага ее тело блистало, подобно бледному шелку. Менее хрупкое, чем тело Жюдит, оно светилось женственностью более уверенной и волнующей. Над немного мускулистыми ногами нежно расцветали пышные бедра.

Большие груди были слегка обвисшие, немного, совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы предположить, что их часто ласкают. Манон взяла их обеими руками и нежно погладила, чтобы набухли соски, потом засмеялась.

— Ну, как тебе нравится орудие дьявола? Теперь твоя очередь…

Переступив через свои юбки, она подошла к притихшему, будто околдованному. Жилю, приподнялась на цыпочках, легко коснулась его губ поцелуем, затем другим, третьим… и прошептала:

— У тебя очень некрасивая одежда! Посмотрим, что же под ней…

С ловкостью, говорившей о долгой практике, она стащила с него черную куртку, затем длинный жилет, расстегнула рубашку, на которой было больше штопки, чем вышивки, и провела руками по обнаженному торсу юноши. Руки были теплыми, чуть шершавыми, от их прикосновения кровь Жиля забурлила. Одновременно Манон прижалась к Жилю животом и бедра ее заколыхались, от чего его плоть пробудилась так стремительно, что девушка улыбнулась.

— Ага! — насмешливо протянула она. — Вовремя же я занялась тобой…

Но он ее не слышал. Неведомый демон, живший в нем и наполнявший его ночи терзаниями, вдруг словно обезумел. Схватив девушку обеими руками за бедра. Жиль бросил ее на постель, упал на нее и стал целовать с неловкой страстью, а руки его в это время хватались за все, до чего могли только достать.

Притиснутая, полузадохнувшаяся Манон энергично его оттолкнула и запротестовала, смеясь:

— Пощади! Как ты, однако, быстр для молокососа! Позволь мне хотя бы вздохнуть!

Сконфуженный, Жиль отодвинулся от девушки.

— Я не хотел сделать тебе больно. Извини меня! — сокрушенно произнес он.

— Ты не сделал мне больно, — ответила Манон, — только ты слишком спешишь. Ты ничего не знаешь о любви… а первое правило — если хочешь сделать хорошо, делай не торопясь. Скажи мне, ты умеешь играть на каком-нибудь инструменте?

— Нет, но я люблю музыку, — ответил Жиль, не понимая, какова здесь связь.

— Так вот, никогда не забывай, что человеческое тело подобно музыкальному инструменту: нужно учиться, чтобы играть на нем… и я научу тебя!

Несмотря на свою молодость, служанка из «Красного горностая» была превосходной учительницей, чуткой, деликатной, исполненной жизненной силы, так что Жиль получил от своего первого урока «запретного плода» такое наслаждение, что, едва очнувшись от сладостного забытья, результата совершенно, новых для него ощущений, немедленно потребовал его повторения, которое и было щедро ему даровано. Затем еще одного. Но на этот раз ученик стал повелевать своей учительницей, выказав такие блестящие способности, что задыхающаяся Манон прошептала ему в ухо:

— Лучше будет тебе не приходить сюда слишком часто, потому что если я стану любить тебя, то уже не буду в безопасности…

— Но я хочу прийти еще! От таких уроков нельзя устать, — заявил весело Жиль.

— Тебе почти нечему теперь учиться. Но что же ты будешь делать на исповеди? Говорят, у вас в коллеже очень строги к таким вот вещам!

Беззаботным жестом Жиль отмел мысль о предстоящих ему ударах кнутом и долгом мучительном выстаивании на каменных плитах часовни.

— Я ничего не скажу, вот и все! Лучше смолчать, чем пообещать никогда больше так не делать и… не сдержать обещания! Но скажи мне, Манон! Всей этой веселой науке ты научилась у Йана Маодана?

Счастливое, успокоенное выражение внезапно стерлось с лица молодой женщины.

— Ты не должен был напоминать мне об этой скотине! Конечно, не от него! Моим первым возлюбленным был корнет из Уэльского полка, молодой, красивый, как ты, нежный, как ты… Я была от него без ума, и, разумеется, мне было наплевать на Йана.

— Что же с ним случилось?

— Как-то утром его вынесло море на берег с кинжалом в груди… Убийцу так и не нашли.

Ее глаза были полны слез, внезапно она теснее прижалась к Жилю, припала губами к его губам.

— Я не хочу больше о нем думать. Люби меня еще… И приходи… как захочешь, приходи. Я буду ждать каждую ночь, после конца работы. Мне надо будет только сказать, что моя сестра больна и я должна ухаживать за ней…

Лишь на исходе ночи Жиль покинул домик прядильщицы льна. Он чувствовал усталость во всем теле, и ноги подгибались под ним, но ум был необыкновенно ясным и свободным. Он никак не мог понять, почему наставники коллежа Сент-Ив говорили как о преступлении о такой простой, такой естественной и такой восхитительной вещи, как любовь. И Жиль испытывал к той, что открыла ему это, чувство признательности, весьма похожее на нежность.

Вокруг было тихо, укусы холода становились сильнее. Жиль пустился бегом, чтобы согреться.

Но когда он проходил через ворота Буро, невидимые руки швырнули его на затвердевший снег, тогда как другие руки в это время обрушили на него град ударов, от которых он тщетно пытался защититься.

Ничего не видя, с гудящей как колокол головой, Жиль пытался отбиваться ногами, но безуспешно. Тяжелое тело, воняющее потом и ромом, придавило его к земле, шершавые, как терка, руки схватили его за шею и начали медленно сдавливать ее, а приглушенный свистящий голос произнес, обдав его отвратительным запахом:

— На этот раз тебя оставят в живых, сопляк!

Но если ты еще когда-нибудь заявишься в этот дом или неосторожно упомянешь название одной известной тебе таверны или имя этой шлюхи Манон, с тобой будет покончено. Одно лишь произнесенное тобой слово, один жест, и вы оба отправитесь прогуляться на дно реки с двадцатифунтовым ядром на ногах! Есть вещи, которые…

— Ладно, хватит! — оборвал другой голос, принадлежавший человеку, лишь тень которого, чернеющую на снегу, мог различить Жиль. — Меньше слов! Поторапливайся. Он уже должен понять, что ему лучше будет держать язык за зубами.

Руки, сдавливавшие горло Жиля, разжались, но не успел он вдохнуть глоток воздуха, как жестокий удар обрушился на его подбородок и мгновенно погрузил его в забытье, не столь, правда, сладостное, как то, что он испытал недавно, но почти такое же глубокое. Затем нападавшие отнесли безжизненное тело Жиля подальше от дороги и оставили его в холоде ночи на краю рва…

Первая ночь любви, так плохо для него закончившаяся, оставила Жилю долго еще болевший подбородок, множество синяков и некоторое затруднение при глотании — мелочи, на которые он мог не обращать внимания. Но в сознании его следы ударов были глубокими, неизгладимыми.