Жюльетта Бенцони - Марианна в огненном венке. Книга 2

— Я думаю, что не о чем спрашивать, — бодро заявил ирландец. — Жена должна следовать за мужем, и поскольку отныне эта дикая кошка является госпожой Гракх…

— О, конечно, я не принял всерьез слова этого добряка, — оборвал его новоиспеченный молодой с фальшивой непринужденностью. — Не женат же я по-настоящему. К тому же я за свободу. Священников я не перевариваю, и, если хотите знать все, я гораздо больше люблю богиню Разума, чем нашего доброго боженьку.

Кстати, она очень красивая женщина…

— Господи, Гракх! — воскликнула опешившая Марианна. — Вот так символ веры! Я давно знаю, что вы дитя Революции, но я спрашиваю себя, что подумал бы кардинал, услышав вас…

Гракх повесил нос и переминался с ноги на ногу.

— Язык у меня болтает раньше, чем я подумаю.

Простите меня, мадемуазель Марианна. Эта история совсем заморочила мне голову… Наконец, я думаю, что из нее может получиться горничная. Конечно, она и в подметки не годится Агате, но лучше это, чем ничего.

Язон пока помалкивал. Он смотрел на спасенную с таким странным видом, словно она была неизвестным животным. В конце концов он пожал плечами.

— Эта женщина — горничная? Бред какой-то! По-моему, цивилизовать ее трудней, чем приручить волчицу. Я не уверен, что она признательна нам за спасение.

Это почти совпадало с мнением Марианны. Несмотря на ее несчастный вид: разорванная рубашка, следы побоев, покрывавшая ее пыль — она не вызывала жалости. Под густыми бровями ее черные глаза горели диким огнем, невольно вызывающим тревогу. Вблизи, впрочем, она оказалась довольно красивой. Лицо, правда, немного портили выдающиеся скулы и слегка приплюснутый нос. Чуть раскосые глаза выдавали следы монгольской крови. Кожа была смуглая, волосы — иссиня-черные, а большой рот, широкий, красный и мясистый, указывал на легковозбудимую чувственность.

Она заносчиво осмотрела по очереди своих спасителей, а когда Марианна с ласковой улыбкой протянула ей руку, сделала вид, что не заметила этого, и, стремительно повернувшись, вырвала из рук кучера замотанный в красное сверток, очевидно, ее одежду, который старуха бросила с порога проходившему мимо малому.

— Вот что, — сказал Жоливаль, — меня удивит, если она долго останется с нами. При первой же возможности, как только она будет достаточно далеко от своих деревенских друзей, она избавит нас от своего присутствия. Вы слышали, что сказал Гракх? Это цыганка, дочь больших дорог.

— О, пусть она делает что хочет, — вздохнула Марианна уязвленная пренебрежением цыганки. — Гракх — единственный, кого это касается. Это его дело, как быть с ней…

Ее уже не интересовала эта история, и если она еще не жалела о спасении цыганки от гибели, то по меньшей мере хотела забыть о ней. В конце концов, Гракх уже достаточно взрослый, чтобы брать на себя ответственность.

Она направилась к дверям станции, где стоял с фуражкой в руке обязательный станционный смотритель.

Язон последовал за ней, но когда Гракх взял за запястье Шанкалу, чтобы повести в дом, та выкрутилась, как змея, бросилась к Язону и, схватив его руку, с пылом прижалась к ней губами, заметно взволнованная, после чего гортанным голосом произнесла несколько слов.

— Что она сказала? — воскликнула Марианна, нервозность которой возрастала.

— Она говорит, что… если у нее должен быть повелитель, она хочет выбрать его. Вот шлюха!.. Я охотно позвал бы ее мужа и отдал ее старухам…

— Слишком поздно! — заметил Жоливаль.

Действительно, получив от своего попа последнее благословение, казаки начали переправляться через реку.

Не боясь промокнуть, они входили в воду, видимо, в знакомом месте, где был брод, так как лошадям вода доходила только до груди. Первые уже выходили на противоположный берег. Остальные следовали за ними, и вскоре эскадрон собрался полностью. Разобравшись по двое, черные всадники исчезали в сумерках…

Этой ночью в маленькой комнатке с дощатыми стенами, под иконой с до дрожи косоглазыми Богородицей и младенцем, Марианна не ощутила прежнего блаженства. Встревоженная, занервничавшая, она плохо отвечала на ласки возлюбленного. Ее мысли непрерывно возвращались к этой женщине, которая спала где-то рядом, под одной крышей с ними. И хотя она убеждала себя, что цыганка не лучше дикого животного, что ей не следует придавать значения, ибо она никак не способна вмешаться в ее жизнь, Марианна не могла избавиться от мысли, что та представляет собой опасность, угрозу, тем более серьезную, что молодая женщина не могла сообразить, как и в чем она проявится.

Устав обнимать безжизненное тело и целовать безответные губы, Язон вскочил одним прыжком, взял горевшую у иконы лампаду и поднес к лицу Марианны. В слабом свете заблестели широко открытые глаза, лишенные всяких следов страстной истомы.

— Что с тобой? — шепнул он, нежно проводя пальцем по ее губам. — Ты выглядишь, словно увидела привидение. Нет никакого желания заниматься любовью?

Молодая женщина не шелохнулась, только ее полный грусти взор обратился к нему.

— Мне страшно, — вздохнула она.

— Страшно? Но чего? Неужели ты боишься, что деревенские мегеры сделают засаду под нашими окнами, чтобы поймать Шанкалу?

— Нет. Мне кажется, что именно она вызывает у меня страх!

Язон рассмеялся.

— Что за глупость! Охотно соглашаюсь, что у нее не вызывающий доверия вид, но она нас совсем не знает, и, судя по тому, что мы видели, у нее до сих пор не было причин испытывать теплые чувства к роду человеческому. Эти старые колдуньи охотно разорвали бы ее в клочья. И ее красота немалая тому причина.

Марианна ощутила в районе сердца неприятное пощипывание. Ей совсем не понравилось, что Язон упомянул о ее красоте.

— А ты забыл, что она обманула мужа? Эта женщина, нарушившая супружескую верность, прелюбодейка…

Ее голос вдруг сделался таким резким, что ей показалось, будто она кричит. Может быть, из-за наступившей вслед за этим тишины… Некоторое время Язон пристально вглядывался в неожиданно ставшее замкнутым лицо своей возлюбленной. Затем он задул лампаду и обнял Марианну, так сильно прижав ее к себе, словно боялся, что она сейчас исчезнет. Он долго целовал ее, стараясь разогреть холодные губы до температуры собственной страсти, но напрасно. Тогда его губы пробежали по щеке молодой женщины, нашли ухо, и он слегка укусил его.

— А ты тоже, сердце мое, ты женщина, нарушившая супружескую верность, — прошептал он. — Однако никто не собирается бросать тебя в воду…

Марианна вздрогнула, как укушенная змеей, и попыталась отстраниться от прижимавшего ее к себе тела.

Но он держал крепко, да еще оплел ее ноги своими, так что она смогла только воскликнуть:

— Ты сошел с ума! Я неверная супруга? Ты разве не знаешь, что я свободна? Что мой муж умер?