Настасья Бакст - Предательство страсти

— Дети… — Готфрид задумался. Действительно, в свете последних событий, не так уж просто стало отвечать на этот вопрос.

— Вообще-то да… Но…

— Что «но»?

— Есть вероятность, что наша дочь были ребенком де Грийе, — пробормотал Люмбек.

— Простите? Ваша жена родила дочь от де Грийе?

— Но это не доказано! Старый виконт не признал Лизхен! И к тому же это уже не важно… Ее более нет в живых.

— Интересно, — епископ нахмурился. — И что же произошло?

— Старый виконт свернул ей шею, — глаза Люмбека загорелись ненавистью. — Но хоть Гертруда и утверждает, что Лизхен от де Грийе, в душе я всегда верил, что это моя дочь!

— Прискорбно. А где сейчас де Грийе? И есть ли у него дети? — Максимилиан задавал эти вопросы, и мысленно молил Бога, чтобы оказалось, что у старого виконта нет детей. Ведь король Георг не остановится на фрау Риппельштайн.

— Где старый виконт, мне неизвестно. У него осталась дочь в Висбадене. Мари Франсуаза баронесса фон Штерн.

— Не хотели бы вы нам помочь? — неожиданно вкрадчиво начал епископ, у него появился план, как уменьшить количество жертв этого рокового увлечения де Грийе.

— Я бы хотел сначала увидеться со своей женой… — Люмбек мял в руках свою войлочную шляпу, предмет насмешек над немецкими бюргерами.

Европейцы говорили, что чем беднее одет немец, чем больше заплат на его одежде и чем больше потрепана его войлочная шляпа — тем больше золота он хранит в своих подвалах.

— Это невозможно, — епископ отвернулся от пруссака и мысленно попросил Господа послать тому сил, выдержать предстоящую боль.

— Почему же? — у Люмбека в груди похолодело, предчувствие говорило ему, что он опоздал, да и вообще, вряд ли что-то мог сделать.

— Она умерла, — его преосвященство перекрестился.

— Но…

— Мы ничего не могли поделать. Последние ее слова были: «Проклятый де Грийе». Выходит, что старый виконт погубил всю вашу семью, мистер Люмбек.

— Что я могу сделать? — Готфрид сжал в кулаке свои перчатки.

— Вы можете помочь нам…

Люмбек говорил с Максимилианом больше часа. Затем он покинул дворец епископа. Сесиль очень удивилась, когда увидела, что господин, уплативший за неделю вперед, съезжает. И по его лицу было видно, что он чем-то сильно огорчен. Но так как постоялец не стал требовать возврата денег, то буфетчица с радостью присвоила их, и была очень рада неожиданному везению.

Мари очнулась от холода и тут же увидела, что на ней сидит огромная крыса. Завопив, что было силы, она забила руками и ногами, и тут же выяснилось, что все ее конечности закованы в кандалы. Мари судорожно заметалась из стороны в сторону. Под ней был жесткий, каменный пол. Она потянула за цепь, что сковывала ее ноги и, перебирая одно за другим ее звенья, добралась до кольца в полу. Ужас, охвативший баронессу фон Штерн, не поддавался описанию. Она пыталась кричать, но только хватала ртом воздух. Отовсюду несло гнилью и плесенью.

— Боже мой, лучше смерть, чем такой страх! — прошептала она.

Поднявшись на ноги, Мари стала ощупывать стены своей камеры, которая оказалась простым каменным мешком с одной дверью, что вела в коридор. Сев возле этой двери, Мари стала прислушиваться к шорохам вокруг. Отчетливо слышался крысиный писк и шуршание их лап. Баронесса фон Штерн вся съежилась в комочек, время от времени топая ногами, чтобы отпугивать крыс. Мысли были настолько запутанными и одна другой ужаснее, что хотелось как можно скорее проснуться и узнать, что все это подземелье с крысами и вонью, было не более чем ночным кошмаром! Рядом будет он — Александр. Он сумеет ее защитить. Он обещал, что никогда ее не бросит… От этого болезненно сжалось сердце, но Мари изо всех сил цеплялась за свою веру в Салтыкова, который сумеет ее отовсюду вызволить, сокрушит все преграды… Но что, если!.. Мари вспомнила, какое лицо было у Рихарда, когда он вошел в их спальню с вооруженными людьми. Господи! Как же она могла влюбиться в такого негодяя! Как же она могла позволить ему одурачить себя? Несчастная женщина жестоко корила себя за собственную глупость, но разве можно винить ее? Рихард был так мил, казалось, что он умирает от любви, он носил Мари на руках, сдувал с нее пылинки, готов был выполнить малейший ее каприз. Как же ему было не поверить?

— Боже! Что со мной будет? — Мари в ужасе сложила руки и вознесла к Богу горячую молитву о милости и прощении.

Утром, когда дверь ее камеры отворилась, стражники нашли пленницу лежащей на каменной ступени возле самого порога.

— Вставай! — грубо пихнул ее сапогом один.

Мари вскрикнула и открыла глаза. Над ней стояли два неотесанных болвана, которые явно упивались своим положением надсмотрщиков.

— А она ничего, эта шлюшка, — подмигнул один из них другому. — Может, мы сами позабавимся с ней пока? А? Что скажешь?

Мари от ужаса лишилась дара речи, и почувствовала, как тело ее медленно холодеет от кончиков пальцев ног, выше и выше…

— После, может быть, — ответил второй тюремщик. — Сейчас велено тащить ее к префекту.

Мари грубо подняли за локти и потащили по длинному слабо освещенному коридору.

Зажмурившись от яркого света, который ударил ей в глаза, как только они вышли из подвала префектуры, который служил городской тюрьмой, Мари тут же подверглась атаке со стороны толпы. Гиканье и улюлюканье неслось со всех сторон. В несчастную полетели объедки и камни. Стражники, размахивая древками алебард, с трудом проложили себе путь к высокому помосту, где уже сидел префект. Мари подняла глаза и увидела там же закованного в наручники Александра; тот стоял, опустив голову и даже не показывал вида, что замечает ее. Внутри у молодой баронессы все оборвалось. Неужели и он предаст ее? Но она все еще надеялась, что он любит ее. Любит. Ради этого можно вынести любые мучения!

— Мари Франсуаза де Грийе, дер Вильгельмсхафен, баронесса фон Штерн, вы обвиняетесь в тягчайшем преступлении — прелюбодеянии. — Багровое лицо префекта выглядело сегодня особенно грозно, из-за жары кровь ударила ему в голову. — Вина ваша не требует доказательств, потому что вы были застигнуты на месте преступления. Однако формальности закона требуют, чтобы вы прилюдно назвали полное имя своего любовника. Говорите.

Мари опустила голову.

— Послушайте, нельзя ли без этого… — смущенно проговорил Рихард, восседавший на помосте в качестве пострадавшей стороны. — Может быть, мы ограничимся только порицанием и разводом? К чему вся эта средневековая жестокость?

— Не-е-ет!! — взревел префект, который был уже основательно пьян. — Я, как представитель закона, не потерплю, чтобы хоть одну запятую его презрели! Говори, прелюбодейка!

— Но вы же видите, что я не в состоянии… — еле-еле пролепетала Мари.