Дина Данович - Страсти по Анне

— Господи, а вдруг дознаются? — Глаза Маркина были расширены страхом. — Что вы будете делать, Владимир?

— Не дознаются, — проворчал я, надевая все штатское, ставшее мне за последние несколько месяцев тесным, и холодея от одной мысли о провале. — Как они поймут, что я пришел отсюда? Одежда на мне обычная…

— Выправка!.. — скулил Маркин. — Может, мне пойти? Я хоть за поповича сойду, а то и за продавца газет. Но вы же — офицер! У вас на лбу большими буквами написано!..

Остальные наблюдали сборы молча.

— Тихо! — цыкнул на Андрея я. — Ждите меня около полуночи, может, чуть позже.

Андрей не отставал от меня ни на шаг.

— Поклянитесь мне, что не будете задираться!

— Андрей, вы Писание лучше моего знаете. Там сказано, что нельзя клясться! — рассмеялся я, стараясь приободрить его и приободриться сам.

— Можно! Сейчас можно! Будьте осторожнее! Вдруг дознаются!

— Ох, Андрей, если вы так громко будете меня оплакивать, то, конечно, поймут, кто я и откуда. Так что ведите себя потише, а я уж постараюсь, чтобы все было в порядке, — покровительственно сказал я.

— Я молиться за вас буду! — горячо признался Маркин, не стесняясь своего простодушного порыва.

— Хорошо. Молитесь.

И я выбрался в раннюю ноябрьскую темноту. Знал, что Маркин смотрел мне вслед. Оказалось, что Андрей закрыл за мною дверь черного хода и пошел в корпусный собор — молиться, как и обещал. Потом он рассказывал, что молитв в его сердце было слишком много, они натыкались одна на другую, мешали сосредоточиться на сложных и красивых словах. Но в этой бесхитростной сумятице было столько прозрачной надежды на Божье чудо, что чудо свершилось.

Со мною ничего не случилось, в ресторане я кое-что узнал, пришел в два часа ночи — здоровый и невредимый. Все поднялись с кроватей, обступили меня, хлопали по плечам, говорили, что тревожились. Я знал, что от меня пахло сыростью и водкой, но я был по-настоящему счастлив. Маркин поспешно вытер глаза. Потом мы с ним проговорили остаток ночи.

Следующие дни нам пришлось отстреливаться. У каждого был свой пост. И вот пришел момент, когда Андрею суждено было выстрелить. Сначала он решил, что не попал, но человек, сделав еще один шаг, упал и больше не шевелился. Замер и Маркин. Он ждал, не веря содеянному. Казалось, сейчас человек поднимется, отряхнется, погрозит кулаком ему, Маркину, и уйдет. Но человек лежал. Потом Маркин заметил бурое пятно, расползающееся вокруг неподвижного тела.

Он подавил дрожь в пальцах. Аккуратно приставил к стене винтовку и вышел. Он шел, натыкаясь на стены и косяки, в глазах стояло красное пятно, в горле — как он сам говорил — тошнотворный шерстяной комок.

Он не понял, сколько пропало времени, когда по коридорам началась беготня и крики.

— Где Маркин?

— Маркина не видели?

— Почему он оставил пост?!

— Маркин! Отличный выстрел.

— Да где же он!!

Его нашли в корпусном соборе, стоящего на коленях перед иконой Богоматери.

— Господа! Вот он! Мы обступили его.

— Молодец, Андрей!!

— Поздравляем!

— Боевое крещение пройдено!

Мы кричали, не смущаясь присутствия икон, и тормошили Маркина, а он повернулся, осмотрел нас всех, как бы не узнавая, не вставая с колен, словно прося прощения у нас тоже, и прошептал тихо и страшно:

— Господа, я убил человека…

И шум стих. Все замерли, осознавая, что и враг — человек и что его жизнь тоже жизнь. Первым опомнился капитан Иваницкий.

— Андрей, — он положил на плечо Маркину свою руку. — Пойдем. Расступитесь, господа.

У Маркина подгибались колени, и его тошнило. Иваницкий тащил его в классную комнату, оборудованную под спальню, и страх, плескавшийся в зрачках Андрея, передался и мне.

— Это я назначил его на стрелковый пункт. Это я виноват, — потом не уставал повторять Иваницкий. — Надо было самому вставать! Надо было!..

Ночью у Маркина был бред. Он кричал во сне:

— Нет, нет! Не подходи! Нет!

Иваницкий будил его, Маркин хватал его влажной холодной рукой и спрашивал:

— Кого я убил? Мужчину? Не ребенка? Мне снилось, что я убил ребенка, маленькую девочку.

Весь следующий день Маркин ни с кем не разговаривал. Его окликали, отвлекали от навязчивых мыслей.

Он говорил:

— Все в порядке. Война есть война! — и беспомощно улыбался.

Ночью он спал тревожно и все-таки относительно спокойно. Но утром всех разбудил его чистый голос. Пение было едва слышно, однако проснулись все.

Поспешно оделись и пошли на голос. Утренняя молитва звучала так, будто ее пел ангел. С того дня Андрей только молился. Не узнавал никого из нас…

На следующий день выпал снег, днем была перестрелка, ночью была перестрелка. Мы с Иваницким держали ночную вахту. Остальные спали после тяжелого дня. Мы не заметили, как Андрей выбрался во двор. Мы увидели его только тогда, когда он пошел по направлению к воротам, босой, не переставая креститься… Раздался одиночный выстрел. Я, помнится, зажмурился. Потом еще один. Маркин упал.

Что мог я сделать?.. Я не мог даже плакать тогда… Мы с капитаном обошли здание, проверили черный ход, потом вернулись.

— Господи, да он живой, — с ужасом прошептал Иваницкий.

— Не может быть!.. — отозвался я, чувствуя, как подкашиваются ноги. — Нет, Сергей, не может быть! Я видел, ему попали в голову.

Иваницкий мрачно посмотрел на меня.

— Я только что видел, как он шевельнулся.

И приоткрыл дверь. Порыв морозного ветра замел в коридор снег. Было темно. Без слов мы с Иваницким вышли во двор. Сергей остановился на широком крыльце. Мы оглянулись, но нужно было идти, раз уж решились. Снег под ногами сухо хрустел.

Оказалось, что Андрей был еще жив. Вокруг его головы как будто сиял нимб из разбрызганной крови. Мы вернулись за самодельными носилками, уложили на них Маркина и перенесли его в едва протопленную комнату, охая от тяжести погрузневшего тела.

Сергей присел рядом с Андреем на пол перед кроватью и замер, вглядываясь в темноту окна. Я немного потоптался рядом, а потом Иваницкий сказал:

— Пойду в город.

— Не ходи, — уныло прошептал я.

— Пойду… Узнаю, что там. Может, поесть принесу.

— Не ходи, рассвет скоро. Увидят.

— Пойду… Надо.

И Иваницкий ушел, не прощаясь. Кажется, предутренний сон сморил меня, но в темноте раздалось:

— Владимир…

Я вздрогнул, не узнав голоса Маркина: голос стал хриплым, надсадным, медленным.

— Владимир, — повторил Маркин.

— Я тут, — громко зашептал я и прикоснулся к руке Андрея. — Я тут. Слышишь?

Маркин вздохнул.

— Я сначала подумал, что умер, — признался он. — Оказалось, что нет… Жаль!.. Владимир… Застрели меня! — неожиданно ясно и громко попросил он. — Господи! Мама! Мамочка!.. Больно!

— Андрей. — Мой лоб покрылся предательской испариной. — Терпи, Андрей! Будет легче! Главное, что ты живой!