Джейн Остeн - Эмма

— Ну, разумеется, все разногласия происходят от того, что я не права.

— Да, — отвечал он с улыбкой, — и по вполне понятной причине. Когда вы появились на свет, мне уже шел семнадцатый год.

— Существенная разница для того времени, — возразила она, — в ту пору нашей жизни вы, бесспорно, могли судить обо всем гораздо лучше меня — но разве за двадцать один год, прошедший с тех пор, мы не изрядно приблизились друг к другу в способности судить и понимать?

— Да, изрядно.

— Но все же не настолько, чтобы я вдруг оказалась правой, ежели мы думаем розно?

— Я все-таки старше на шестнадцать лет и, значит, опытней, а еще имею то преимущество, что я не хорошенькая девица и не балованное дитя. Полноте, милая Эмма, оставимте это и будемте друзьями. А ты, маленькая Эмма, скажи своей тетушке, чтобы не подавала тебе дурной пример, вороша старые обиды, и пусть знает, что, если даже она не совершила ошибку прежде, то совершает ее теперь.

— Вот это верно сказано, — воскликнула Эмма, — очень верно! Будь лучше тетки, когда вырастешь, маленькая Эмма. Постарайся стать в тысячу раз умнее ее и мнить о себе в тысячу раз меньше. А теперь, мистер Найтли, еще два слова, и кончено. В части добрых намерений мы были оба правы, и, нужно сказать, живых доказательств того, что я не права, как не было, так и нет. Я только хочу услышать, что мистер Мартин не очень… не слишком сильно горюет.

— Сильнее невозможно, — был краткий и прямой ответ.

— Вот как?.. Право, очень жаль… Ну что ж, теперь пожмемте друг другу руку.

Едва лишь рукопожатие, и притом самое сердечное, состоялось, как появился Джон Найтли и последовали скупые, в истинно английском духе: «Здравствуй, Джордж» и «Джон, как поживаешь», скрывающие под видимой невозмутимостью, едва ли не равнодушием, глубокую привязанность, которая в случае надобности побудила бы каждого из них сделать ради другого все на свете.

Вечер прошел за мирною беседой; мистер Вудхаус на сей раз изменил картам, дабы спокойно и всласть наговориться с душенькой Изабеллой, и маленькое общество само собою разделилось на две части: с одной стороны отец и дочь, с другой братья Найтли; каждая со своим предметом разговора, который лишь изредка становился общим, — а Эмма время от времени вставляла слово то там, то тут.

Братья толковали о своих делах и заботах, причем главным образом тех, которые имели касательство до старшего, гораздо более общительного по природе и большого любителя поговорить. Как мировой судья, он пользовался всякой возможностью обсудить с Джоном ту или иную тонкость закона или хотя бы поделиться с ним любопытным случаем из своей практики; как хозяин, которому приходилось заправлять фермою при фамильном имении, пользовался всякой возможностью рассказать о том, что уродит в будущем году каждое поле, и сообщить все домашние новости, зная, что они не могут не быть интересны его брату, который большую часть жизни провел, как и он, под Донуэллским кровом и имел обыкновение хранить верность своим привязанностям. План водосточной канавы, новый забор, поваленное дерево который акр земли отвести под пшеницу, а который под брюкву или яровые хлеба — во все это Джон, сколько позволяла ему его более сдержанная натура, вникал с не меньшим интересом, чем сам рассказчик, а ежели словоохотливый брат его что-нибудь оставлял недосказанным, то расспрашивал его чуть ли не с жадностью.

Покуда они заняты были разговором, счастливый мистер Вудхаус изливал душу перед дочерью в потоках приятных сожалений и нежных опасений.

— Изабелла, бедняжечка моя, — говорил он, любовно беря ее за руку и отрывая на несколько минут от усердных трудов над одежкой для кого-то из пятерых ее детей. — Как давно, как ужасающе давно тебя здесь не было! И как ты, должно быть, утомилась в дороге! Тебе надобно пораньше лечь спать, душа моя, — а перед тем я рекомендовал бы тебе съесть овсяной кашки… Мы оба с тобой съедим по мисочке. Эмма, душенька, пускай нам всем принесут овсянки, ты согласна?

Эмма была решительно не согласна, прекрасно зная, что оба мистера Найтли незыблемы в своем отвращении к пресловутому лакомству, как и она сама, — и, соответственно, велела подать только две мисочки. Распространясь еще немного в похвалах овсянке и выразив недоумение по поводу того, что почему-то не все едят ее каждый вечер, он с важным и глубокомысленным видом произнес:

— Как это нескладно получилось, душа моя, что ты не сюда поехала осенью, а в Саут-Энд [8]. Я был всегда невысокого мнения о морском воздухе.

— Нам это настоятельно советовал мистер Уингфилд, сэр, — иначе мы бы не поехали. И воздух, и морские купанья, — он очень их рекомендовал для всех детей, а в особенности для Беллы, у которой часто болит горло.

— Хм! А вот Перри, душенька, совсем не уверен, что ей полезно море. Я уж не говорю о себе, я давно убежден — хотя, быть может, до сих пор не имел случая сказать это тебе, — что от моря очень редко бывает польза. Меня, признаться, оно однажды чуть не погубило.

— Ну будет, будет! — вскричала Эмма, чувствуя, что разговор принимает нежелательное направление. — Сделайте милость, не говорите о море. Меня от этого берет тоска и зависть — ведь я никогда его не видела! Объявляю Саут-Энд запретною темой. Изабелла, милая, что ты не спросишь, как поживает мистер Перри? Он никогда не забывает осведомиться о тебе.

— Ах! Славный мистер Перри, — как у него дела, сэр?

— Недурно, очень недурно, только не все благополучно со здоровьем. Бедный Перри страдает разлитием желчи и не имеет времени заняться собой — он мне не раз говорил, что ему недосуг собой заняться, — и это очень прискорбно, но что поделаешь, его у нас постоянно рвут на части. Я полагаю, ни один медик нигде не имеет столь обширной практики. Впрочем, такого знающего медика больше и нет нигде.

— А миссис Перри и дети, как они? Дети очень выросли? Я так люблю мистера Перри! Надеюсь, он скоро навестит нас. Ему приятно будет увидеть моих крошек.

— Я тоже надеюсь, что он придет завтра же, мне необходимо узнать у него кое-что важное насчет себя. Но когда бы он ни пришел, душа моя, пусть непременно посмотрит горлышко у Беллы.

— О, у нее с горлом теперь обстоит настолько лучше, сэр, что я почти не вижу причин тревожиться. То ли это морские купанья сослужили добрую службу, то ли подействовали превосходные припарки, которые мы, по совету мистера Уингфилда, ставили ей с августа месяца.

— Маловероятно, душенька, чтобы ей могли пойти на пользу купанья, — а ежели б я знал, что ты ищешь состав для припарок, то поговорил бы с…

— Тобою, кажется, совсем забыты миссис и мисс Бейтс, — сказала Эмма, — я не слышала, чтобы ты хоть раз о них справилась.

— Ах, да! Добрые Бейтсы — мне так стыдно, — но, впрочем, ты упоминаешь о них почти в каждом письме. Надеюсь, у них все благополучно. Милая старенькая миссис Бейтс — я непременно проведаю ее завтра, и детей возьму с собой… Они всегда так радуются, глядя на моих деток… А эта превосходная мисс Бейтс! Вот истинно достойные люди!.. Как они поживают, сэр?