Патриция Поттер - Непокорный

Эль-Пасо, 1876

Нет страшнее и печальнее звука, чем стук комьев земли о крышку гроба.

Мэри Джозефин Вильямс довелось слышать его и раньше. Два года назад она похоронила мужа, а теперь хоронила друга, Тайлера Смита. Нет, больше чем друга. Тайлер несколько раз делал ей предложение, но она дала себе зарок больше не связываться с полицейскими, которых в Техасе называли рейнджерами.

Ее покойный муж был одним из них.

Из глаз готовы были брызнуть слезы, но она заморгала, гордо вскинув голову, и не пролила ни слезинки. Плакать было нельзя, особенно перед этими людьми, которые презирали любое проявление слабости. Здесь собрались все однополчане Тая, если не считать Моргана Девиса, который участвовал в перестрелке вместе с Таем в городишке Хармони. Морган решил теперь остаться у своей девушки. В том бою он заработал рану. А Тайлера убили.

По крайней мере одному удалось покинуть эту службу, оставшись в живых, с горькой завистью подумала Мэри Джо. Но почему не Тайлеру?

Почувствовав, как Джеффри сжал ее руку, она посмотрела на сына. Всего одиннадцати лет от роду, а уже повидал столько смертей на своем веку. Он ратовал за то, чтобы Тай стал его отцом, разработал целую стратегическую кампанию, словно бывалый генерал. Почти сумел сломить ее сопротивление.

Мэри Джо смотрела на конверт, словно это была гремучая змея. Тайлер знал, что умрет.

Айра прокашлялся.

— Тайлер успел подать мне рапорт об уходе в отставку, — сказал капитан и тут же велел: — Открывай.

Мэри Джо наконец удалось распечатать конверт. Из него ей на колени выпала бумага, похожая на официальный документ, и пачка денег. Она взяла одеревеневшей рукой документ и пробежала его глазами.

Завещание. На ранчо. Пять сотен акров земли в долине Симаррон, что в Колорадо. И две тысячи долларов.

Мэри Джо взглянула на Айру. Его голубые глаза, обычно такие холодные и пронзительные, теперь были полны сочувствия.

— Несколько месяцев назад он получил наследство, — пояснил капитан. — На прошлой неделе купил ранчо. Туда он и ездил в увольнение.

— Я не понимаю, — наконец удалось выговорить Мэри Джо.

— Последнее время он боролся с самим собой, — сказал Айра. — Все сомневался, что сможет оставить службу. А ему нужна была уверенность. Мне кажется, он принял решение накануне нашего отъезда в Хармони. И собирался сообщить тебе эту новость сразу после возвращения. Тайлер знал, каково тебе опять выходить за рейнджера.

Мэри Джо закрыла глаза. Она понимала, чего стоило Таю прийти к такому решению.

— Он любил тебя, Мэри Джо, — сказал Айра. — Сильно любил. Все, что у него было, он оставил тебе.

— Мне? Капитан сказал:

— Ты можешь продать ранчо, переехать на Восток.

— Мне ничего не нужно. Я не могу принять… — Мэри Джо стало совсем скверно на душе.

Она несколько раз отказывала Таю по одной причине — потому что он был рейнджером. Так как же ей теперь принять такое богатство?

— Такова последняя воля Тайлера, — сказал Айра. — И не вздумай подводить его. Он хотел, чтобы у тебя и Джеффри было обеспеченное будущее.

Мэри Джо поднялась, подошла к двери и открыла ее. Она взглянула на выжженную бесплодную пустошь, на заброшенные дома. Двое мужчин в загоне седлали лошадей, у каждого ни бедре была плотно пристегнута кобура с шестизарядным револьвером, у забора стояли винтовки. Опасные люди. Хладнокровные. Одному Богу известно, куда они направляются, кого собираются выслеживать.

Она подумала о Джеффри, совсем еще ребенке, который смотрел на рейнджеров с благоговейным восхищением.

— Я хочу быть рейнджером, как папа, — то и дело твердил сын.

И Мэри Джо поняла, что примет дар. Нельзя позволить, чтобы с ее мальчиком случилось то же самое, что с Тайлером. Она обернулась к капитану.

— Мы уедем в пятницу.

Долина Симаррон, Колорадо, 1877

Уэйд Фостер хотел умереть, но дьявол вел себя чертовски упрямо.

Уэйд давно пришел к выводу, что жизнь хуже любого ада, который мог придумать сатана. Если бы на свете существовала справедливость, он сто раз был бы уже мертв. Ему частенько приходилось смотреть в глаза смерти, но всякий раз какая-то нечистая сила вырывала его из когтистых лап.

Уэйд подавил стон, взглянув на солнце. Вполне вероятно, сегодня его желание исполнится.

Если бы только смерть не несла с собой столько мучений!

Пули проделали в нем два отверстия: одно в ноге, другое в правой руке. Рана в ноге мало его беспокоила, разве что кровоточила, стоило ему пошевелиться, но рука никуда не годилась. Пуля повредила нерв и задела кость. Боль была невыносимой, и рука висела плетью.

Впрочем, теперь это уже неважно. С ним покончено. Лошадь его погибла, ему некуда идти, да и нога все равно не позволила бы, а сам он оказался неизвестно где.

В двух шагах от него лежал Пегий. Он пострадал в засаде, и Уэйд использовал последнюю пулю, чтобы избавить коня от мучений. Он любил это животное.

Все другое, что он любил, тоже безвозвратно пропало. Он уже привык к потерям. По крайней мере он так думал. Ему казалось, что он уже не чувствует тяжелого горя, грозившего поглотить его целиком.

Этот последний его поступок, этот финальный акт мести, должен был бы приглушить пронзительную, раздирающую душу боль, которая никогда не прекращалась, даже во сне — но этого не случилось. Победа, если ее можно было так назвать, только усилила боль, потому что теперь ему нечем было ее заменить: некого было ненавидеть, не на кого направить свою ярость. Только на самого себя.

Он закрыл глаза, призывая забытье, которое унесло бы боль из его тела и души. Почему так долго приходится умирать, почему так медленно кровь сочится из тела, почему жизнь не спешит растаять под знойным солнцем? Не будь у него кишка тонка, он с помощью ножа ускорил бы конец, но, скорее всего, и здесь потерпел бы неудачу.

Он умудрялся разрушать все хорошее, что было у него в жизни, начиная с того дня, когда пятнадцатилетним мальчишкой задержался в городе, чтобы тайком пропустить стаканчик виски, а вся его семья тем временем пала жертвой кровопролития, вплоть до рокового события, случившегося десять месяцев тому назад, когда он вновь потакал своей прихоти, в то время как убивали его жену-индианку и сына. Он отомстил за обе смерти. Последний из убийц его жены лежал теперь за холмом мертвый.

Уэйд ожидал, что почувствует хоть какое-то удовлетворение. Но в душе была лишь пустота. Жизнь ему больше ничего не сулила, а смерть тем более.

Он слегка пошевелился, и боль в руке буквально ослепила его. Она поднялась вверх по плечу, словно огонь, охватывающий сушняк. Наконец его поглотило яростное пламя, и яркий огонь боли сменился черным забвением.