Виктория Холт - Седьмая — для тайны

— Ну, вы уже были на подходе, и это тоже меняло дело. Она уже не могла танцевать на балах, правда?

— А потом? — спросила я.

— Все так и продолжалось. Родились вы, но все равно что-то было не так. Пошли слухи… Она не хотела что-либо предпринимать на этот счет. Она всегда была из тех, кто соблюдает внешние приличия!

— Что ты имеешь в виду, Мэг?

— Ну, она знала о той, другой. Та была прелестна, кокетлива! Это же то, что ему было нужно, правда? Однако у нее был муж. Он застал их на месте преступления. Разразился настоящий скандал. Потом был развод, и, думаю, через некоторое время он женился на ней. А затем они жили счастливо… Вероятно. Ваша матушка так и не оправилась после этого. Если бы Сидер-Холл не продали, она могла бы вернуться туда и это было бы не так уж плохо. Но после продажи и уплаты долгов мало что осталось. Все было разделено между нею и мисс Софи. Мисс Софи купила себе дом, а ваша матушка получила этот. У нее осталось кое-что от вашего отца, разумеется, но вы же видите, как обстоят дела…

— Он еще жив?

— Жив и полон сил, полагаю. Ваша матушка так и не справилась с потрясением. Она не говорит об этом. Если бы только она могла вернуться в Сидер-Холл, думаю, ей было бы не так плохо. А теперь ни слова об этом. Но вы спросили о вашем отце, а каждый имеет право знать, кто его отец.

Мне интересно, увижу ли я его когда-нибудь?

Она покачала головой.

— Сюда он, конечно, не приедет, дорогая. Но вот что я вам могу сказать. Более приятного джентльмена трудно и представить. Это было так… ну, вы знаете, как бывает у некоторых. Они просто не подходят друг другу, и их пути расходятся. А жили мы здесь, в Левиндер-Коттедже… прошу прощения — в Левиндер-Хаусе.

Так как Мэг рассказала мне слишком много, ей трудно было остановиться, и, когда мне удавалось ускользнуть от гувернантки, я разыскивала ее.

На самом деле она и не возражала и с удовольствием сплетничала. Я узнала, что ей хотелось бы жить в богатом доме с многочисленной прислугой, как ее сестра в Сомерсете. Там есть дворецкий, домоправительница, помощницы кухарки, горничные, и много других. А еще они держат экипаж, так что есть и конюшни, и чего там только нет. В таком месте много чего случается. А здесь… ну ни то, ни се.

— Интересно, почему ты живешь здесь, Мэг?

— Ну, можно, конечно, прыгнуть из огня да в полымя!

— Выходит, здесь огонь?

— Можете назвать и так!

— Расскажи мне еще о моем отце!

— Я же рассказала вам, разве нет? Только не передавайте вашей матушке, что я вам тут наговорила. Но, думаю, это правильно, что вам надо было узнать… кое-что. Как-нибудь она вам расскажет… со своей стороны, конечно. Но, по-моему, ему приходилось кое с чем мириться, и здесь всегда две стороны вопроса. В нем было много привлекательного. Все слуги его любили. Он всегда был очень мил с ними.

— Кажется, ты на его стороне?

— С этим действительно ничего не поделаешь. Та, другая женщина, и все такое. Думаю, в некотором смысле… ваша матушка по его вине такая какая она есть… а он такой, какой он есть…

Когда я однажды разговаривала с Мэг, в кухню вошла мама. Она была поражена, увидев меня там.

— Мэг, — сказала она, — я хочу обсудить с вами меню на сегодняшний вечер.

Мэг подняла глаза к потолку, а я убежала.

Вчера был филейчик из говядины, так что сегодня полагалась холодная говядина, но матушка всегда приходила на кухню обсудить меню с Мэг. Она с удовольствием бы послала за нею, но послать было некого, кроме Эми, а это значило бы оторвать Эми от ее обязанностей, да к тому же она была медлительной. В Левиндер-Хаусе не было звонков: их установка обошлась бы в немалую сумму. Назначить же определенное время для встречи с Мэг было неудобно, так как Мэг и так весь день проводила на ногах и отказывалась связывать себя определенным временем. Так что моей маме ничего не оставалось, как самой заходить на кухню.

Я задумывалась, возможно ли объяснить маме, что нелепо держать себя как состоятельная леди, когда мы далеко не богаты. Мне на ум приходили слова Роберта Бернса:

Ах, если бы у себя могли мы увидеть все, что ближним зримо…

2

Какой это был бы чудесный мир для моей матушки! Обладай она им, может, муж не бросил бы ее и я знала бы своего отца. Он представлялся мне веселым человеком, с огоньком в глазах, находившим отклик в людях, даже подобных Мэг.

Однажды я увидела, что Мэг как бы хорошеет, когда речь заходит о моем отце. Она так же вела себя перед мистером Бэрром из мясной лавки, который, разделывая мясо на доске, всегда зазывал покупателей. Это был очень веселый человек в полосатом переднике и соломенной шляпе со щегольски загнутыми полями. Его глаза сверкали, когда он шутил с покупателями, особенно с женщинами. Мэг говорила, что его замечания «попадают в самую суть», но тем и смешны. Однажды она сказала ему:

— Убирайтесь! Думайте, что говорите и делаете, молодой человек!

Он подмигнул ей и спросил:

— Важничаете сегодня, сударыня? Пойдемте со мной в гостиную, и все будет иначе.

— Нахальный чертенок, — огрызнулась Мэг, сверкнув глазами.

А мой отец был из тех мужчин, при которых она будет вести себя так, как при мяснике мистере Бэрре. Это было очень интересно и давало мне пищу для размышлений.

Я направлялась к дому викария с запиской преподобному Джону Мэтерсу. Моя мать часто общалась таким способом, когда была чем-то недовольна. В данном случае ее недовольство было вызвано некоторым расхождением во взглядах по поводу расстановки цветов в церкви. В прошлом году, жаловалась она, ее постигло большое разочарование при виде убранства церкви на Пасху. Миссис Картер и мисс Оллдер в сущности ничего не понимали в искусстве составления букетов.

Да и что можно ожидать от выскочки-лавочницы, сделавшей состояние на продаже сладостей и табака? Выполненная ими расстановка цветов отличалась откровенной безвкусицей. Что касается мисс Оллдер, это было жалкое создание с глупой жеманной улыбкой, проявлявшее повышенное внимание к помощнику приходского священника, и, совершенно очевидно, марионетка в руках миссис Картер. Было абсурдным поручать им убранство церкви, когда моя мать обладала обширным опытом в этом вопросе еще с тех времен, когда жила в Сидер-Холле и когда дворянство имело некоторое влияние на дела церкви.

Я знала, что мама очень переживает из-за того, что было абсолютно неважно для любого другого человека. Пренебрежение ее опытом она считала оскорблением своего достоинства, а оно было для нее самым главным.

Она написала несколько вариантов записки преподобному Мэтерсу, но ни один из них ее не удовлетворял. Она рвала записки и разъярялась все больше. Это привело ее в состояние напряжения, совершенно несоизмеримое с причиной, которой оно было вызвано.