Ханна Хауэлл - Мой пылкий рыцарь

— Люди посудачат всласть по поводу нашего ухода, — сказала она.

— И прекрасно! Каждому человеку приятно сознавать, что его свадьба осталась в памяти гостей.

— Наша останется наверняка.

Подойдя к двери, ведущей в спальню, которой с этого дня суждено было стать общей, Гейбл решительно распахнул ее ногой, подошел к кровати и опустил Эйнсли на мягкое покрывало. Улыбка новобрачной мгновенно уступила место страсти, когда она увидела, что ее молодой муж принялся срывать с себя одежду. Несколько мгновений Эйнсли молча наблюдала за тем, как летают по комнате его вещи, однако, заметив, что черты Гейбла исказились от приступа желания, она почувствовала, что в ней разгорается ответный огонь. Поднявшись с постели, Эйнсли тоже начала раздеваться.

Она не успела расстегнуть корсаж, как Гейбл, издав чувственный стон, уже прильнул к ней и стал нетерпеливо срывать остальной наряд. Эйнсли не сопротивлялась — напротив, такая неистовость была ей даже приятна. Когда их тела слились — впервые за долгое время, — из ее горла невольно вырвался стон наслаждения. Страсть быстро нарастала — слишком долгим и мучительным было воздержание, — а руки и губы любовников уже искали самые сокровенные места друг друга, спеша утолить чувственный голод. Ощутив, что Гейбл вошел в нее, Эйнсли с силой прижалась к мужу, легко подстраиваясь под ритм его движений, разделяя его страсть, горячую и неистовую, как ее собственная. Из горла обоих вырвался стон, когда эта страсть наконец нашла долгожданный выход.

Эйнсли еще тяжело дышала после столь бурной любви, а Гейбл уже встал с постели. Слегка покраснев, она протянула к нему руки и удовлетворенно улыбнулась, почувствовав ответное прикосновение. Как приятно снова очутиться в объятиях Гейбла! Хотя еще до свадьбы она достаточно оправилась для того, чтобы заниматься любовью, рыцарь упорно избегал ее, ограничиваясь лишь мимолетными поцелуями. Но зачем вспоминать об этом сейчас, подумала Эйнсли. Ей хорошо, и этого довольно.

Гейбл провел рукой по спутанным волосам жены и негромко сказал:

— Я не думал, что так получится. Мне хотелось любить тебя медленно, насколько позволят мои не слишком выдающиеся способности, чтобы с помощью страсти, которая нас связывает, отогнать твои страхи. Мне казалось, что если я смогу напомнить тебе о том, как чудесно нам было вдвоем, ты перестанешь сомневаться в правильности своего выбора.

— Сомневаться? — в изумлении переспросила Эйнсли. — Почему ты решил, что я в чем-то сомневаюсь?

«Как видно, я не слишком преуспела в том, чтобы скрывать свои чувства, — с сожалением подумала она. — А ведь коль скоро моим мужем стал человек, которого я люблю больше жизни, но который не отвечает на мою любовь, мне надо научиться быть более сдержанной…»

— Это же очевидно. Каждый раз, когда я смотрел на тебя, я видел в твоих глазах… неуверенность, что ли, а может быть, и страх. Он был в твоем взгляде, даже когда ты взяла меня за руку и мы опустились на колени перед священником.

— Брак — очень серьезный шаг, — как заклинание повторила Эйнсли и тут же мысленно обругала себя.

Ну зачем она говорит эти пустые слова? Они не сумели убедить даже неискушенную Элен, так разве смогут развеять сомнения Гейбла?

— Это мне известно. Я сам испытывал подобные переживания. Наверное, их чувствует каждый мужчина и каждая женщина, когда настает момент дать обет перед священником и перед Богом. Но в твоих глазах я видел нечто иное… Вряд ли мне это показалось.

Вздохнув, Эйнсли придвинулась к Гейблу.

— Нет, не показалось. Ты прав, — призналась она, решив, что не имеет права лгать своему мужу в первую брачную ночь — ночь, с которой начинается их совместная жизнь.

Гейбл обернулся и внимательно посмотрел на Эйнсли:

— Так что же тебя тревожит?

— Как что? Неужели ты не понимаешь, Гейбл, — я только что вышла замуж за человека гораздо выше меня по рождению. Мало того, что я не принесла ему в приданое ни земель, ни богатства — само мое имя большинство жителей Шотландии произносят не иначе как с презрением. Ты в своем свадебном наряде выглядел настоящим лэрдом — красивый, стройный, роскошно одетый… Я вдруг почувствовала себя такой ничтожной рядом с тобой! Ты оказал мне большую честь, взяв в жены, а мне нечем тебе отплатить!..

Он улыбнулся и прикоснулся губами к ее рту.

— Мне нужна только ты.

Сердце Эйнсли радостно забилось — она поняла, что за этой короткой фразой кроется глубокое чувство.

— Ты мог бы избавить меня от многих страхов и сомнений, если бы сказал хоть одно такое ласковое слово, когда просил выйти за тебя замуж!

— Это не просто ласковые слова, Эйнсли. Я бы не хотел расточать пустые комплименты, — серьезно сказал Гейбл, опуская руку на живот Эйнсли и тихонько поглаживая его. — Я вообще не слишком силен в комплиментах. Как странно — мне все время кажется, что ты ждешь от меня чего-то, что я не могу тебе дать… Так знай же — я постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы ты была счастлива!

— Правда? Мне достаточно попросить?

Он пожал плечами:

— Ну, в пределах разумного, естественно.

— Тогда я хочу, чтобы ты полюбил меня.

— Но я и так тебя люблю.

Напряжение, которое Эйнсли чувствовала во всем теле, задавая этот вопрос, мгновенно сменилось небывалой радостью. Она с облегчением перевела дыхание. Приятная истома разлилась по ее телу, и Эйнсли удивилась, как простые слова Гейбла могли оказать на нее такое действие.

— Повтори, что ты сказал! — не веря своим ушам, потребовала она.

Гейбл удивленно воззрился на жену:

— Я сказал, что и так тебя люблю.

Она чертыхнулась и внезапно повалила Гейбла на кровать. Бормоча что-то насчет глупости всех мужчин вообще и своего мужа в частности, Эйнсли оседлала Гейбла и сердито взглянула на него сверху вниз. Как странно — она так ждала этих слов, а теперь, когда наконец их услышала, разгневалась… Буря эмоций, нахлынувших на Эйнсли, сковала ей язык. Она хотела сказать так много и вдруг поняла, что не в силах произнести ни слова.

— Стоило мне набраться храбрости, чтобы открыть тебе свое сердце, как ты накидываешься на меня чуть ли не с кулаками, — с беспокойством произнес Гейбл, не понимая, почему Эйнсли так загадочно молчит.

— С кулаками? Да если хочешь знать, я борюсь с искушением задушить тебя подушкой. Единственное, что меня останавливает, — что я потом, возможно, буду об этом жалеть.

— Отрадно слышать. И все же мне непонятно — что тебя так рассердило?

Вместо ответа Эйнсли обхватила руками голову Гейбла и пристально посмотрела ему в глаза. Постепенно мысли ее прояснились, и она почувствовала, что уже в состоянии высказаться членораздельно, а не только ругаться по поводу мужской глупости. Поскольку Гейбл по справедливости не заслужил упрека в подобном недостатке, Эйнсли была даже рада, что какое-то время молчала. Не годится отвечать на его признание в любви, пусть даже безыскусное, оскорблениями и попреками.