Джулия Куин - Все в его поцелуе

– Почему ты перестала читать?

– Я не переставала. – Гиацинта так крепко держала дневник, что просто чудо, что она пальцами не прожгла обложку. – Вы уснули.

– Правда? Должно быть, я старею.

В ответ Гиацинта только улыбнулась. Леди Данбери немного поерзала в кресле.

– Я проснулась. Давай вернемся к мисс Баттеруорт.

– Сейчас? – ужаснулась Гиацинта.

– А что?

На это у Гиацинты не было ответа.

– Хорошо, – как можно терпеливее сказала она, отложив в сторону дневник и взяв ненавистную книгу.

Откашливаясь, она открыла книгу на восемнадцатой главе.

– У тебя что-то с горлом? В чайнике еще есть чай.

– Нет, все в порядке. – Она начала читать без всякого воодушевления. – «У барона был какой-то секрет. Присцилла была в этом совершенно уверена. Единственный вопрос был в том, откроется ли когда-либо правда».

– Да уж, – буркнула Гиацинта.

– А?

– Я думаю, что должно произойти что-то важное.

– Что-то важное происходит постоянно, моя дорогая девочка. А если нет, то хорошо бы – ты вела себя так, будто происходит. Тогда жизнь покажется тебе веселее.

Такое философское суждение было для леди Данбери нехарактерно. Гиацинта задумалась над ее словами.

– Мне не нравится эта современная страсть к скуке. – Леди Данбери ударила об пол тростью. – Ха! Когда это стало преступлением – интересоваться разными вещами?

– Простите?

– Читай. Я думаю, что мы наконец-то подходим к хорошему месту.

Гиацинта кивнула. Проблема была в том, что она дошла до хорошего места в другой книжке. Она вздохнула, пытаясь вернуться к мисс Баттеруорт, но слова плыли у нее перед глазами.

– Извините, – она, глядя наледи Данбери, – вы не будете против, если я пойду. Что-то я себя плохо чувствую!

Леди Данбери посмотрела на нее так, будто она только что объявила, что носит под сердцем ребенка Наполеона.

– Я с удовольствием приду к вам завтра, – быстро добавила Гиацинта.

– Но вторник сегодня.

– Я знаю. Я... Вы раба привычки, не так ли?

– Клеймом цивилизации является рутина.

– Да, я понимаю, но...

– Но признаком действительно прогрессивного ума является способность адаптироваться к изменяющимся обстоятельствам.

У Гиацинты даже рот открылся от удивления. Даже в самом диком сне она не могла вообразить, что леди Данбери может сказать такое.

– Иди, мое дорогое дитя. Делай то, что тебя так заинтриговало.

Гиацинта собрала свои вещи, встала и подошла к леди Данбери.

– Вы будете моей бабушкой. – Она наклонилась и в порыве охватившего ее теплого и нежного чувства поцеловала графиню в щеку. Она никогда раньше не позволяла себе такой фамильярности, но сейчас ей показалась, что она была к месту.

– Глупышка, – леди Данбери, смахивая слезу. – В моем сердце я уже многие годы была твоей бабушкой. Я просто ждала, когда ты официально об этом объявишь.

В тот же вечер , но довольно поздно. Гиацинте пришлось отложить попытки перевода дневника из-за долгого семейного обеда , за которым последовала бесконечная игра в шарады. В половине одиннадцатого она наконец наткнулась на то , что так долго искала.

Возбуждение оказалось сильнее осторожности...

Еще десять минут, и Гарета не было бы дома, и он не услышал бы стук в дверь. Он надел грубый шерстяной джемпер, который его бабушка назвала бы чудным, но у которого было неоспоримое преимущество – он был черным, как ночь. Гарет как раз сидел на диване, обуваясь в башмаки с мягкими подошвами, когда снова услышал стук.

Тихий, но решительный.

На часах была почти полночь. Фелпс уже давно лег спать, поэтому Гарет пошел сам открывать дверь.

– Кто там?

– Это я.

Что? Не может быть... Он распахнул дверь.

– Что ты здесь делаешь? – прошипел он, рывком втягивая Гиацинту внутрь квартиры. – Тебя никто не видел?

– В такое время...

– Ты с ума сошла? Совсем обезумела? – Он вспомнил, как разозлился на нее, когда она в прошлый раз разгуливала одна по темным улицам Лондона. Но тогда у нее было хоть какое-никакое объяснение. Но на этот раз...

Он еле себя сдерживал.

– Мне придется запереть тебя. Надо как-то привести тебя в чувство и...

– Ты только послушай...

– Иди сюда. – Он схватил ее и затолкал в спальню, поскольку это была самая дальняя комната. Каморка Фелпса располагалась по другую сторону гостиной. Обычно его камердинер спал как убитый, но если Гарету не повезет, Фелпс может именно сегодня проснуться и отправиться на кухню что-нибудь перекусить.

– Гарет, я должна тебе сказать...

– Я ничего не хочу слушать, если только ты не хочешь сказать, что ты дура.

Она скрестила руки на груди.

– Ну уж нет! Этого ты от меня не дождешься.

Он сжимал кулаки, удерживая себя оттого, чтобы не наброситься на нее. У него становилось темно в глазах, когда он представлял себе ее одну на темной улице, где на нее могли в любую минуту напасть...

– Я убью тебя.

Но она не слушала его угроз.

– Гарет, мне надо...

– Нет, не говори ни слова. Сядь, – он только сейчас понял, что она стоит, – сядь сюда и сиди тихо, пока я не придумаю, что с тобой делать.

Гиацинта села и в первый раз было похоже на то, что она не собирается открывать рот. Наоборот, она выглядела необычайно довольной собой.

Это сразу вызвало у него подозрение. Как ей удалось вычислить, что он именно в эту ночь собрался в последний раз отправиться в Клер-Холл искать бриллианты? Он, наверное, нечаянно проговорился во время их недавнего разговора. Он думал, что он очень осторожен, но Гиацинта была чертовски умна, и если кто-то и смог из его слов сделать вывод о его намерениях, то только она.

По его мнению, это вообще была дурацкая затея. У него не было ни одной зацепки, если не считать теории Гиацинты о спальне баронессы. Но он пообещал ей, что пойдет. И вот он уже в третий раз собирается идти в Клер-Холл.

Он смотрел на нее сердито. Она безмятежно улыбалась, и это сводило его с ума.

– Ладно, – чуть слышно произнес он, – мы установим кое-какие правила. Прямо здесь и сейчас.

– Какие именно?

– Когда мы поженимся, ты не будешь выходить из дома без моего разрешения...

– Никогда?

– По крайней мере до того времени, пока ты не докажешь, что ты ответственный, взрослый человек. – Гарет сам себя не узнавал, но если это поможет уберечь от опасности эту дурочку, пусть так и будет.

– И с каких это пор ты стал выражаться так высокопарно?

– С тех пор, как влюбился в тебя! – почти заревел он во весь голос. Его удержало только то, что была ночь, а в доме жили главным образом одинокие мужчины, которые поздно ложились спать и обожали сплетничать.

– Ты... ты – что?

Ее рот округлился, но Гарет был слишком возбужден, чтобы это заметить.