Бертрис Смолл - Плутовки

Они поднялись наверх, и Синара, оставив его в коридоре, перед дверью спальни, попросила:

– Дай мне несколько минут, дорогой. Я позову тебя, когда буду готова.

Граф кивнул:

– Не заставляйте меня долго ждать, госпожа супруга.

Синара снова рассмеялась и, закрыв за собой дверь, быстро развязала тесемки плаща, сбросила одежду и стянула туфли и чулки. Потом распустила волосы по плечам и мелодичным сладостным голоском окликнула мужа:

– Можете входить, милорд.

Свечи мигнули и едва не погасли, когда граф распахнул дверь и только что не ворвался в комнату.

И застыл как вкопанный, раскрыв от изумления рот. Синара стояла перед ним совершенно нагая. Груди набухли, став вдвое больше, чем во время их последней встречи. Огромное, прошитое голубыми венами чрево выдавалось вперед. Граф долго, ошеломленно смотрел на нее и, что-то сообразив, ужасно рассердился.

– Ты не собиралась сказать, что носишь моего ребенка? – негодовал он. – Надеюсь, это мой ребенок?!

Синара схватила серебряную щетку и швырнула в него.

– Конечно, твой, олух ты этакий! И нет, от меня бы ты ничего не узнал! Думаешь, я заставила бы тебя насильно идти к алтарю, как вынуждали твоих родителей? Да, я молилась, чтобы ты приехал ко мне. Чтобы признался в тех чувствах, которые кроются в твоем сердце! Чтобы просил стать твоей женой! И ты приехал! Приехал, мой дорогой, потому, что любишь меня ради меня самой, а не потому, что должен дать свое имя тому ребенку, которого мы создали вместе, не потому, что я кузина короля или богатая наследница. Ты пришел только потому, что любишь меня так же сильно, как я – тебя.

– Не знаю, то ли убить тебя, то ли поцеловать, – пробурчал граф.

Синара, словно защищаясь, положила руку на живот.

– Ты счастлив? – прошептала она. – Боюсь, наш медовый месяц придется отложить, милый мой. Как видишь, я ни на что не гожусь в постели.

– И это, моя дорогая Син, именно то, что я всегда в тебе обожал, – усмехнулся он. – Несмотря на тонкий налет искушенности, ты воистину невинная душа. Разве бабушка не объяснила тебе, что даже с младенцем в чреве ты можешь соединиться с возлюбленным, разумеется, соблюдая крайнюю осторожность. Ложись в постель, жена! Я покажу тебе кое-что новенькое, но только в честь нашей брачной ночи. После нам придется быть весьма осмотрительными, пока не родится наследник.

– Ты так уверен, что я ношу сына? – спросила она, забираясь в кровать.

– У Саммерсов обычно первым рождается парень, – пояснил он, раздеваясь и стаскивая сапоги. – А теперь, мадам, подвиньтесь.

Он лег рядом под пуховое одеяло и стал нежно ласкать жену.

– Боже, до чего же налилась твоя грудь! Наше дитя получит вдоволь молока!

Он припал поцелуем к ее затылку, и Синара блаженно вздрогнула.

– Прилично ли мне сгорать от вожделения в такое время? – спросила она. – Наверное, считается ужасно непристойным лежать с мужчиной, когда в животе брыкается дитя, а в потаенном местечке нестерпимо зудит.

Он хмыкнул, обдавая ее горячим дыханием.

– Чувствую, что буду наслаждаться каждой минутой брака с тобой, дорогая Син.

Он сунул пальцы между ее бедер и, ощутив влагу, сочившуюся из сомкнутых складок, обрадовался, поскольку сам едва сдерживался, возбужденный ее цветущей плодовитостью.

– Доверься мне, дорогая, – пообещал он, – и я сделаю все, чтобы ублажить нас обоих.

И он сдержал слово, скользнув в нее сзади, медленно и осторожно, переплетя ее ноги со своими. Синара всхлипнула от удовольствия. Их взаимная тяга оказалась так велика, что оба достигли острова блаженства быстро и одновременно.

Потом Синара лежала, распростершись между ног мужа, пока его большие ладони гладили белый набухший живот. Когда ребенок снова заворочался с такой силой, что сквозь тонкую кожу обрисовался контур крохотной пятки, супруги рассмеялись.

– В последние дни на него просто удержу нет, – пояснила Синара. – Когда мы отправимся в Саммерсфидд-Парк?

– Только после рождения ребенка, когда вы оба сможете без опаски пуститься в путь. И увидим наш дом к лету, дорогая жена. Я не собираюсь рисковать ни тобой, ни младенцем.

– Я сама родилась в этом доме, – сообщила Синара. – Давай останемся, пока я не подарю тебе сына. Здесь нас никто не потревожит. Пока что я не желаю ни с кем тебя делить, Гарри Саммерс.

– И я тебя, – согласился он. – Ты такая восхитительно спелая, Син. Когда появится наше дитя?

– В конце февраля. Гарри, а какое сегодня число? Нужно запомнить день, когда мы обвенчались!

Граф на минуту задумался.

– Девятое декабря, – вспомнил он наконец.

Синара улыбнулась:

– Интересно, что все мы – Дайана, Фэнси и я – вышли замуж в декабре. Наверное, это хороший знак.

В дверь тихонько постучали, и послышался мягкий голос Эстер:

– Ужин готов, милорд и миледи. Дробные шаги прозвучали по ступенькам.

– Мы должны оставить Эстер, – предупредила Синара. – Я не умею готовить.

– В таком случае мы обязательно должны оставить Эстер, – согласился граф Саммерсфилд и, поднявшись, стал одеваться. – Пойдемте, мадам. Не хотите же вы шокировать бедную служанку!

– Эстер уже такого навидалась, что вряд ли я чем-то сумею ее шокировать, – заверила Синара, но все же последовала примеру мужа и тоже натянула платье.

– Зато я, мадам, – поддразнил он, – вполне способен ее шокировать. Но поскольку она нам нужна, постараюсь вести себя прилично.

– Вижу, Уикиднесс, – пробормотала Синара, – что женитьба и будущее отцовство не притупили твоего чувства юмора.

– А Нелли Гвин так не считает, – возразил он. – Утверждает, что теперь мне придется отказаться от своего дворцового прозвища.

– Ни за что! – воскликнула она. – Мы навсегда останемся Син и Уикиднессом, Грехом и Пороком, дорогой мой муж. Навсегда!

– И во веки веков, – подтвердил граф Саммерсфилд, беря жену под руку.

Жасмин открыла глаза навстречу чудесному летнему утру и долго лежала, прислушиваясь к птичьему пению за открытым окном, где маленькие создания приветствовали наступление нового дня. Девятое августа. День ее восьмидесятилетия. Кровь Господня! Куда девались все эти годы?

Но она тут же рассмеялась. Этот вопрос, вне всякого сомнения, рано или поздно задают себе почти все люди. Что же, она уже сказала, что ни о чем не жалеет. Жизнь ее была полной, как кубок пенистого вина.

Дверь спальни открылась, и в щель просунулась седая голова Оран.

– Мадам проснулась? – спросила она.

– Мадам проснулась, – подтвердила Жасмин.

– Я принесу вам чай, мадам, – пообещала служанка, уходя.

Что за сокровище эта Оран! Впервые она приехала сюда из Франции с Отем, дочерью Жасмин, но существование в ее доме показалось служанке донельзя тоскливым. Тогда Жасмин предложила ей место у себя. Слуги, всю жизнь проведшие с ней, состарились и больше не могли работать. Рохане и Торамалли было одиннадцать лет, когда родилась сама Жасмин.