Ирина Матлак - Крылья феникса

Неожиданно в груди появилось странное разрастающееся жжение, приведшее меня в себя. Время отмерло, и я, испугавшись, что смотрю на феникса слишком долго, запоздало смежила веки.

— Вы живете в этом доме? — словно издалека донесся до меня вопрос.

Меня хватило лишь на то, чтобы отрицательно покачать головой. Кажется, спасшего меня феникса позвал кто-то из собратьев, но я это восприняла как-то отстраненно — так же, как и последовавший спуск с крыши на григанне. Этот короткий полет прошел для меня будто невероятный, не имеющий ничего общего с реальностью сон.

Я открыла глаза, лишь когда ноги вновь ступили на твердую поверхность. Окружающее феникса пламя превратилось в легкий ореол, позволяющий смотреть на него, не опасаясь потерять зрение. Впрочем, смотреть ему в лицо я все равно больше не решалась.

Феникс протянул мне раскрытую ладонь, и над ней заполыхал яркий огонек.

— Он защитит и доведет вас до дома, — пояснил мой спаситель. — Следуйте за ним и больше не выходите на улицу этой ночью.

Сказав это, феникс снова запрыгнул на григанна и взмыл ввысь, оставляя за собой мерцающий золотистый шлейф.

— Спасибо… — запоздало выдохнула я в пустоту.

Огонек тем временем полетел в нужном мне направлении, и я, отведя взгляд от неба, поспешила за ним.

Обратный путь совсем не отложился в памяти. Во всех окнах нашего дома горел свет — в ночи, подобные этой, его никто не гасил до самого утра. Опекуны сидели в гостиной, и, кажется, при моем приходе тетушка Эльза что-то у меня спрашивала, но что я ей отвечала — хоть убей, не вспомню.

Относительно пришла в себя, лишь закрыв за собой дверь чердака. Машинально разложила на столе платье, сделала разметку, по которой следовало укоротить подол, взялась за ножницы… и, глубоко вдохнув, приложила руку к груди.

От рождения мне досталась всего одна искра, да и та — очень тусклая. Но сейчас казалось, что внутри полыхает настоящее пламя.

Нориан

Войдя в пустой, утопающий в полумраке холл, я пересек его, не зажигая свет, и вышел на балкон. Этой ночью прорывы случились не только в столице, но и в паре других городов. Ощущение, что тьма намеренно послала свои порождения нападать на людей накануне предстоящего торжества.

Торжество… за последние столетия это событие превратилось в сплошной фарс. Вся высшая аристократия — тоже сплошной фарс и тщеславие. А воспитывающиеся в институте аэллины — похожие друг на друга куклы. Противно, но таков порядок. Институт — оплот тщательно исполняемых из поколения в поколение традиций.

Лучше бы мне и дальше оставаться в Приграничье. Но когда тьма подступает слишком близко, когда столица как никогда нуждается в защите, выбора не остается. Не остается его и тогда, когда сам император требует, чтобы ты стал преподавать боевую магию в Институте аэллин.

«Будущие спутницы фениксов должны учиться за себя постоять», — слова его императорского величества.

Вот и нарушение традиций. Изнеженным девицам придется изучать искусство магического боя… Риах бы все побрал! Почему на должность преподавателя не могли назначить кого-то другого?!

— Росс! — позвал я, облокотившись о деревянные балконные перила.

Единственный слуга в этом доме пришел незамедлительно. И, заранее зная, что от него потребуют, принес поднос с откупоренной бутылкой и наполненным бокалом.

— Прошу, мой лорд, — со свойственной ему невозмутимостью предложил он.

Взяв бокал, я взболтал содержимое, наблюдая за переливами янтарной жидкости, и залпом его осушил. Поставил опустевший бокал обратно на поднос и вновь устремил взгляд на ночное небо. Отсюда, с высоты тридцати тысяч шейров, Дрейдер казался переплетением горящих желтых цепей, какими воспринимались вереницы фонарей и горящих окон.

Шумно вдохнув ночной воздух, позволил его свежей прохладе наполнить разгоряченное тело и выпить кипящие эмоции.

Всегда любил это место. Нет, не сами небесные острова с их помпезными замками и резиденциями, где жили выходцы знаменитых домов. А именно этот парящий клочок земли с простым и небольшим двухэтажным домом, находящийся в моей личной собственности. Только сюда мне хотелось вернуться из Приграничья. Только здесь, где можно распробовать холодный ночной воздух и ощутить крепкие объятия прилетающего с гор ветра, я чувствовал себя по-настоящему дома.

— Еще бокал, мой лорд? — все с той же невозмутимостью осведомился Росс.

— Нет, можешь идти.

— Как прикажете, мой лорд, — почтительно кивнул он, но, противореча сам себе, задержался: — Днем прилетал ваш брат.

— Кайл? — Догадаться, о каком из них двоих идет речь, не составило труда. — Значит, он уже знает, что я вернулся.

— Это, полагаю, уже известно всем, — справедливо заметил Росс. — Он просил передать, что отец приглашает вас нанести семье визит.

Я усмехнулся — теперь семья просто приглашает меня с визитом, вернуться в родовое гнездо уже не зовут.

— Налей-ка мне еще, — велел слуге, и когда тот выполнил требуемое, добавил: — Теперь можешь идти.

На сей раз Росс не задержался, и после его ухода я снова залпом выпил «жидкий янтарь», как его называл создатель. Главный имперский винодельческий завод имел в своем штате специалиста, создавшего уникальную формулу, благодаря которой и появился «жидкий янтарь». Крепкий спиртной напиток с примесью сконцентрированных искр. Напиток, позволяющий фениксам быстро восстанавливать утраченные после столкновения с тьмой силы.

Напиток, разработанный специально для одного феникса. Для меня.

Об этом моем изъяне знали только император, моя семья и Росс, которому я доверял как себе. В отличие от собратьев, я родился не с янтарными глазами, а с бесцветными. Прозрачными. Не отражающими внутренний свет. И накапливал силу гораздо медленнее других. Вся ирония заключалась в том, что искр мне от рождения досталось гораздо больше, чем остальным. Из-за такого диссонанса боль стала постоянным спутником, и даже «жидкий янтарь» больше не мог надолго ее притуплять. Только помогал восстанавливаться и скрывал от посторонних несовершенство моих глаз.

Стиснув кулаки, медленно выдохнул, справляясь с расползшейся по телу огненной агонией. К любой боли можно привыкнуть. И научиться с ней сосуществовать. Даже к той, которая не имеет отношения к физической.

Глядя на ночной, освещенный тысячами огней Дрейдер, вдруг вспомнил о глазах, принадлежащих незнакомке с крыши. Они были карими. Теплыми. Я не почувствовал в ней сильных искр, но в этих глазах блестел свет, какой бывает на восходе солнца. Зрительная память никогда не была моей сильной стороной, и я не мог мысленно воспроизвести черты ее ничем не примечательного лица. Но глаза — широко распахнутые, словно вбирающие в себя исходящий от горящего феникса свет и не испытывающие при этом боли, почему-то врезались в память.