Ирина Успенская - Сердце убийцы

О, только дай мне повод, шептала тьма.

Только тронь.

Ты не представляешь, с каким наслаждением я докажу всем, что я — чудовище! И ты ничего, ровным счетом ничего не сможешь с этим поделать, дорогая сестра!

Дай, дай же мне повод убить тебя, посмотреть, так ли красна твоя кровь, как кровь светлого шера Дюбрайна. Так ли сладка твоя боль, как его. Придет ли темный шер Бастерхази спасти тебя, как пытался спасти его…

Наверное, спас.

Он сказал, что Дайм жив. Дайм у Алого Дракона.

Дайм вернется.

А она… без Дайма, но наедине с тьмой… она справится.

— Позвольте пройти, — очень ровно сказала Шу, не позволяя завихрениям вьюги под ногами выплеснуться дальше, заморозить Ристану и ее фрейлин, погрузить весь Риль Суардис в ледяной сон.

До возвращения светлого принца Дайма.

Славная была бы сказка.

— Ступайте. — Ристана жестом велела фрейлинам посторониться. — Лучше бы вы убрались в монастырь, — добавила она в спину Шуалейде.

Фрейлины зашушукались, возмущаясь тем, что опасная сумасшедшая ходит по королевскому дворцу.

Да, шептала тьма. Я сумасшедшая. Я опасна. Разве вы не слышите, как воет ветер на моем чердаке? Нет? Слушайте лучше! И можете в своих мечтах жечь меня, как жгли пособников Ману Одноглазого. Только, боюсь, сжечь грозу не сможет никто.

Раз уже это не удалось даже темному шеру Бастерхази, чистому божественному пламени.

Проклятому предателю.

Предатель.

Когда же он вернется?

Вернется ли он один — или с Даймом?

Нужна ли будет Дайму она, вечно голодное чудовище?

«Дай. Дайм. Дайм. Дай», — шептала тьма внутри нее. На каждый шаг. Каждый из двухсот шести шагов от королевских покоев до башни Заката.

Силы оставили Шу ровно за три шага до дверей. Увешанные портретами стены Цветочной галереи закружились, утренний свет померк. Сильные руки подхватили ее у самого пола и куда-то понесли.

— Опять, — сквозь серую вату изнеможения пробился голос Энрике. — Ты собираешься лечь в траву раньше короля? Что я скажу полковнику, когда он вернется из ширхабом нюханной Хмирны?

При упоминании Дайма в глазах защипало, ком в горле разбух и потек слезами.

— Молчал бы, — прошипела Бален. — Твои шуточки…

Энрике виновато вздохнул, опустил Шуалейду на диван в гостиной и коснулся ладонями ее висков. Тупая, забившая всю голову боль ожила и потянулась к его рукам. Жемчужное сияние слегка разогнало серую муть.

— Ты вернулся, Энрике. Один? — Шу еле разлепила губы и глаза: усталое лицо капитана двоилось и расплывалось.

— Один.

— Ширхаб… — она снова закрыла глаза. — Спасибо, хватит. Тебе не стоит рисковать.

Светлый шер Герашан еще раз вздохнул и убрал руки: он прекрасно знал предел своих возможностей. И их никак не хватало ни на исцеление короля, ни на восстановление Шуалейды.

Исцелить короля мог бы разве что Светлейший, и то не факт. Так что оставалось лишь поддерживать его жизнь и надеяться, что король доживет до совершеннолетия своего наследника.

— Ну-ка, садись, пей. — Бален обняла Шуалейду, помогла приподняться. Губ коснулась чашка, ноздри защекотал вкусный, сытный запах. — Пей, кому говорю.

Шу сжала губы и покачала головой. Или ей показалось, что покачала.

— Не смей, — просипела она. — Я тебе что, упырь?

— Пей и не возмущайся. Все равно обратно не зальешь.

Губ снова коснулась чашка. Сопротивляться манящему запаху Шу уже не могла: правда ведь, обратно не зальешь. С каждым глотком в голове прояснялось, дышать становилось легче. Лепестки солнечных ромашек, фейская пыльца и двенадцать капель крови светлой ире делали свое дело. Наконец, последний глоток был выпит. Хотелось еще, очень хотелось. До головокружения. Укусить руку, что держит чашку, и пить, пить жизнь и светлый дар…

Шу оттолкнула подругу, зажмурилась, глубоко вздохнула… и резко открыла глаза. В гостиной, полной живых цветов, пахло страхом. Болью. Ненавистью. В эфирные потоки вплетались нити эмоций. Мясистых, трепещущих, живых, словно деликатесные голубые водоросли в прогретой солнцем воде. Вкусно…

— Баль, что это?

— А… бие Убеда приходил, — пожала плечами Бален. — Я подумала, чего ждать… и выкупила один приговор.

— Пошли, провожу наверх. — Энрике подал Шу руку. — Тебе надо восстановиться.

— Ты прав, надо. Но сначала скажи мне, Бастерхази отказался возвращаться?

Она по привычке мысленно потянулась к Энрике: узнать все, не тратя слов. Но тут же скривилась от пронзившей голову боли. Какая насмешка! При собственном Источнике регулярно получать магическое истощение! Злые боги, как же сложно учиться только по книгам! Она перечитала уже половину библиотеки, изучила сотни заклинаний, но толку-то! Умные книги предназначены для светлых или темных, но не сумрачных. И что делать, если светлым советуют одно, темным — противоположное, а ей не годится ни то, ни другое…

— Тихо, Шу. — Энрике на миг приложил ладони к ее вискам. — Я тебе все расскажу потом. Идем.

Шу согласно прикрыла глаза: ни кивать, ни говорить она все равно не могла. Только обнять Энрике за шею и позволить отнести себя на последний этаж башни, в лабораторию.

С каждой ступенькой запах страха усиливался. Струйки превращались в ручейки и мгновенно впитывались в иссохшую, истощенную ауру.

Она уговаривала себя потерпеть еще чуть — чтобы, упаси Свет, не задеть Энрике — но уже тянулась к распятому над мраморным кругом смертнику. Он уже достаточно испугался, разглядывая клещи, хлысты и прочие инструменты из подвалов Гнилого Мешка. Даже обсидиановый лабораторный стол и жаровня для зелий казались ему принадлежностями пыточной.

— Извольте, ваше высочество, — ровным тоном сказал Энрике, опуская ее на пол около круга. — Все готово.

Преступник был прикован за руки и за ноги к металлическим столбам. Крепкого сложения, лет под сорок, в шрамах и татуировках, с грязными патлами. Глядит исподлобья, злобно щерится. Ни капли раскаяния, только ненависть и страх, страх и ненависть.

— За что приговорен? — тихо уточнила Шу.

— Подпольный работорговец. Рудники пожизненно.

Что ж, этого следовало ожидать, раз его выбирала Бален. У нее особое отношение к работорговцам.

— Годится.

Энрике коротко поклонился и ушел вниз по лестнице. Шу еле дождалась, пока за ним захлопнется дверь башни Заката…

Ровно через секунду работорговец заорал. На каком языке он орал, какие проклятия призывал на ее голову, о чем молил, Шу не слушала. Она купалась в водопадах ненависти, ужаса, отчаяния — и, наконец, оживала.

Через час с небольшим, когда Шу дремала, свернувшись калачиком в кресле, пришел Герашан с двумя гвардейцами. Он щелчком пальцев снял с бывшего работорговца оковы и провел быструю диагностику: