Анна Бэнкс - Посейдон

Когда мы проходим через комнаты, я стараюсь вдоволь налюбоваться богатой, изысканной обстановкой, мраморными полами, причудливыми картинами, но мой желудок издает звук, больше подходящий собаке в питомнике во время кормежки.

— Мне кажется, твой желудок ревет, словно морской слон в сезон спаривания, — шепчет Тораф мне на ухо, пока мы входим в кухню. Я тут же заливаюсь краской, и этого достаточно, чтобы Тораф засмеялся во всеуслышание.

Рейна сидит за стойкой, взгромоздившись на стул по-турецки, и пытается накрасить ногти на ногах шестью разными цветами, выстроенными в ряд напротив нее на столе. Если она хочет придать им вид чего-то отличного от M&M’S, ей придется хорошенько постараться. Ммм… M&M’S…

— Эмма, познакомься с моей мамой, — говорит Гален. Он ложит руку на спину матери и уводит ее от стойки, на которой она помешивает что-то в кастрюле, размером с автомобильную шину. Она протягивает мне руку и усмехается, когда я ее пожимаю. Мама Галена самая итальянская итальянка, какую я только видела. Большие карие глаза, черные вьющиеся волосы, беспорядочной россыпью на голове, и шокирующая красная помада, идеально подходящая под каблуки в десять сантиметров, надетые, вероятно, чтобы дотянуться до крышки той самой кастрюли.

— Я так рада познакомиться с тобой, Эмма, — говорит она. — Теперь я понимаю, почему Гален не умолкал о тебе ни на секунду.

Ее улыбка вступает в противоречие с хмурыми складками вокруг рта. Хотя на деле, она выходит у нее такая настоящая и теплая, что я почти верю ее радости от встречи со мной. Но разве не так ведут себя все мамы, когда сыновья представляют их своим подружкам? Ты не его девушка, глупая. Или она тоже считает, что мы встречаемся?

— Спасибо, я тоже очень рада, — отвечаю я на автомате. — Уверена, он вам миллион раз уже успел рассказать, какая я неуклюжая, — а что бы еще он мог обо мне рассказать?

— Миллион и один раз, вообще-то. Надеюсь, у тебя начнет хорошо выходить и что-нибудь другое — ну, знаешь, для разнообразия, — вставляет Рейна, не поднимая глаз.

Рейна продолжает играть своим гостеприимством на моих нервах.

— Я бы могла научить тебя, как делать одноцветный маникюр, — выстреливаю я в ответ. От ее взгляда в мою сторону скисло бы молоко.

Тораф кладет ей руки на плечи и целует в макушку.

— Я думаю, у тебя все и так отлично выходит, моя принцесса.

Она выворачивается из его рук, с размаху засовывая кисточку с лаком обратно в пузырек.

— Если ты такая умелая маникюрщица, отчего сама не красишь свои ногти на ногах? Наверное, потому что на них живого места нет, после твоих столкновений со всем на свете. Я права?

Да? Правда? Я уже собираюсь и ей напрямик высказать пару вещей, — например, что привлекательность накрашенных ногтей начисто стирается, когда ты сидишь по-турецки, напялив юбку, — но тут мама Галена деликатно берет меня за руку и прочищает горло:

— Эмма, рада видеть, что тебе уже лучше. Готова поспорить, ужин только ускорит твое выздоровление, не так ли?

Я киваю.

— К счастью, дорогая, ужин как раз готов. Гален, ты не мог бы вытащить сковороду из духовки? И Рейна, ты накрыла стол только на четверых! Тораф, достань еще один прибор, пожалуйста. Нет, в другом шкафчике. Спасибо, — раздавая указания, она проводит меня к столу и вытягивает для меня стул. Убедившись, что я с комфортом устроилась, она разворачивается на каблуках и возвращается к плите.

Тораф ставит тарелку передо мной, да так быстро, что та подскакивает и начинает крутится, как монета.

— Упс. Простите, — говорит он. Я ему улыбаюсь. Он хлопает по ней рукой в попытке остановить, затем кладет нож и вилку сверху. Когда он подносит мне стакан, Гален хватает его за предплечье и выхватывает его у него из рук.

— Это же стекло, идиот. Никогда о нем не слышал? — говорит Гален. Он бережно опускает его на стол, словно яйцо, и подмигивает мне. Я рада, что он снял свои линзы — его глаза самые привлекательные из всех сиреневых глаз здесь.

— Твоя правда, — произносит Тораф, садясь рядом с Рейной.

Когда все расселись, Гален берет прихваткой крышку большой сковороды, что стоит по центу стола, и снимает ее. И тут я чуть не подавилась. Рыба. Крабы. И… это что, щупальца кальмара? До того, как я найду вежливое выражение правды, — а я лучше проглочу свой собственный палец, чем стану это есть, — Гален кладет самый большой кусок рыбы мне на тарелку, затем сверху покрывает его смесью из гребешков и крабового мяса. Единственное, о чем я сейчас могу думать — так это, как сделать вид, что я икаю, а не давлюсь. Что за запах я слышала ранее? Тот, от которого у меня практически текли слюнки. Он не мог исходить от этого.

Я накалываю филе и накручиваю его на мою вилку. Размять в пюре, нарезать кусочками, перемешать, — не важно, чтобы я с ним ни сделала или как бы оно ни выглядело, — я просто не могу поднести это ко рту. Даже если в бабушкином пруду меня спасла ненастоящая рыба, ее придумало мое воображение, успокаивая меня, пока не придет помощь. И теперь я должна жевать ее кузину? Да ни за что.

Я опускаю вилку и отпиваю воды. Я кожей чувствую, как Гален смотрит на меня. Периферийным зрением, я вижу, что остальные спокойно принимаются за еду. Но не Гален. Он все еще сидит, склонив голову и ждет, когда же я возьму в рот первый кусочек.

Вот же приспичило побыть джентльменом! Куда подевался тот парень, что еще пару минут назад перекинул меня себе на колени как трехлетнего ребенка? Но и так, я все равно не притронусь к еде. А у них для меня даже нет собаки под столом, которая была бы моей палочкой-выручалочкой, как в гостях у бабушки Хлои. Однажды Хлоя даже решилась устроить перепалку со швырянием еды друг в друга, лишь бы отучить меня от этого. Я оглядываюсь вокруг стола, но Рейна единственный человек, в кого бы я швырнула эти помои. Хотя в ответ, я рискую влипнуть в них сама, что ничем не лучше их приема вовнутрь.

Гален подталкивает меня локтем.

— Ты не голодна? Тебе ведь не стало снова плохо, не так ли?

Это привлекает внимание остальных. Все прекращают жевать. Все смотрят. Рейна недовольна, что ее отвлекают от обжорства. Тораф ухмыляется, словно я отмочила что-то смешное. Мама Галена не сводит с меня тревожного взгляда, как и он сам. Могу ли я соврать? И стоит ли? Что, если меня пригласят снова, и у них опять будет морской коктейль на ужин. потому что я соврала о нем в первый раз? Если скажу Галену, что у меня болит голова — это не спасет меня от рыбных банкетов в будущем. А скажи я, что не голодна — это будет полным бредом, особенно когда мой желудок урчит, как слив канализации.

Нет, я не могу врать. Если я хочу когда-нибудь сюда еще вернуться. А я хочу. Я вздыхаю и кладу вилку на стол.

— Ненавижу морепродукты, — говорю я ему. И вздрагиваю от кашля Торафа. Его удушье напоминает мне кота, пытающегося выплюнуть шарик собственной шерсти.