Илона Эндрюс - Лунная Заводь

Бабушкины пальцы пробежались по ее волосам.

— Бедное дитя, — прошептала бабушка Аза. — Бедное, бедное дитя…

УИЛЬЯМ спускался с холма, неся сумку со снаряжением «Зеркала». Гастон нагонял его.

— Ну так что решили?

— Все. Мы собираем свое дерьмо и идем сражаться с «Рукой».

Гастон задумался.

— Мы победим?

— Не-а.

— Куда мы сейчас направляемся?

— Мы собираемся позаботимся о том, чтобы эта безумная семейка не была уничтожена, если мы победим.

Гастон нахмурился.

— Страховка, — ответил Уильям.

— Подождите! — раздался позади них голос Ларк.

Уильям обернулся. Ларк мчалась вниз по склону, мелькая тощими ножками. Она затормозила перед ними и сунула в руки Уильяму плюшевого мишку.

— Для тебя. Так что ты не умрешь.

Она развернулась и побежала обратно на холм.

Уильям посмотрел на плюшевого мишку. Он был старым. Ткань местами истончилась до нитей, и он мог видеть набивку сквозь ткань. Это был тот же самый мишка, что жил у нее на дереве.

Он открыл свою сумку и очень осторожно положил туда плюшевого мишку.

— Пойдем.

Они пошли вниз, прочь от дома, вглубь болота.

— «Где рыбак ждет», — процитировал Уильям. — Что это значит для тебя?

— Таких мест может быть много. Там на болоте целая куча всяких рыбаков.

— Вернард не знал много мест. Это место должно быть близко. Какое-нибудь место, куда часто ходила бы вся твоя семья.

Гастон нахмурился.

— Это может быть Лужа утонувшей собаки. Плохое место. Тоасы приходили туда умирать.

— Расскажи мне о нем.

— Это пруд. На западной стороне есть холм, и он как бы обнимает пруд. Вода там черная, как смоль, из-за торфа. Никто не знает, насколько он глубок. В нем нельзя плавать, и там нет ничего живого, кроме змей. Холм и пруд ведут к болотистой местности, кипарисам, грязи, маленьким ручьям, а потом и к реке. Семья каждый год ездит туда собирать ягоды для вина. Они растут вокруг этого холма.

— А что насчет рыбака?

— У пруда растет старое дерево, склонившись над ним. Люди называют его Черным рыбаком.

— Звучит как правильное место. — Уильям огляделся по сторонам. Их окружали высокие сосны. Ему было не видно дома. Достаточно далеко. Он порылся в сумке, стараясь не повредить медведя. — Каков твой почерк?

— Хм. Норм, я думаю.

Уильям достал маленькую записную книжку и ручку и протянул их Гастону.

— Садись.

Гастон сел на бревно.

— А зачем мне это?

— Потому что дневник Вернарда очень длинный, а мой почерк — дерьмо. Мне нужно все это записать, а так как я ничего не понимаю, это значит, что мой мозг скоро забудет об этом.

Парнишка удивленно уставился на него.

— Что?

— Пиши, — сказал ему Уильям. — Искусство врачевания, столь же древнее, как и само человеческое тело. Все началось с первого первобытного человека, который, мучимый болью, сунул в рот горсть травы, пожевал и обнаружил, что его боль уменьшилась…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

УИЛЬЯМ присел на корточки на палубе баржи. Перед ним вырисовывался берег, черно-зеленый в слабом свете зари. Сериза стояла рядом с ним, ее запах окутывал его. Позади них ждали Мары.

— Ты уверен? — спросила Сериза.

— Да. Здесь наши пути расходятся. Если я выведу из строя Паука, «Рука» развалится. — Но чтобы достать Паука, его надо бы отвлечь, и Мары должны были с этим помочь.

— Не умирай, — прошептала она.

— Не буду.

Он притянул ее к себе и поцеловал, ее вкус был таким острым и ярким, что почти причинял боль. Ну вот и все. Он знал, что это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Она была у него, а теперь он ее потеряет.

Баржа подплыла вплотную к берегу. Он спрыгнул, преодолев двадцатифутовую полосу воды, и помчался в лес.

Через двадцать минут Уильям опустился на землю на гребне холма за Лужей утонувшей собаки. Солнце уже взошло, но день был серым и пасмурным, небо было затянуто тучами. В слабом свете мазки зеленого, серого и коричневого на его лице сливались с густым покровом ягодных кустов. Он с таким усердием вжался в холм, что почувствовал на губах вкус земли. Он был почти невидим для агентов Паука, занятых внизу.

Холм охватывал пруд неровным полумесяцем, обрываясь вниз отвесной скалой, мокрой и скользкой от недавнего дождя. Его покрывали кусты и сосны, но у пруда ничего не росло, кроме одинокого кипариса. Тот возвышался над водой, как скрюченный, седой ветеран бесчисленных штормов. Кипарис не отражался от поверхности пруда. Вода в пруду под ним была черной, как смоль.

Все вокруг излучало странное угрожающее спокойствие. Хлюпанье агентов «Руки» мало что нарушало, не больше, чем могильщик нарушал бы безмятежность кладбища.

Уильям слегка потянулся, чтобы сохранить кровообращение в руках. Он спрятался над северным берегом пруда, достаточно далеко, чтобы не попасться на глаза агентам, но достаточно близко, чтобы ничего не упустить. Сумка «Зеркала» снабдила его приближающей линзой, которую он надел на левый глаз, как повязку. Линза давала такое хорошее приближение агентов, что он мог сосчитать прыщи на их лицах.

В трех футах от него земля резко обрывалась, и холм на двадцать шесть футов уходил прямо в черную, как смоль воду пруда. Паук не обратил на холм особого внимания, выставив только двух часовых. Они тоже залегли на землю, ближайший всего в пятнадцати ярдах от того места, где лежал Уильям. Ни то, ни другое не будет проблемой, когда придет время. На месте Паука Уильям поступил бы точно так же — любая атака с востока, из-за холма, закончилась бы торфяным прудом, и его инстинкты кричали ему, чтобы он держался подальше от этой черной воды.

Большинство агентов Паука были рассредоточены вокруг пруда. Уильям сосредоточился на копне седых волос. На Кармаше. Массивный агент рявкнул приказ смуглой толстой женщине. Она откинула волосы назад и подошла к цепи, лежащей на земле. Мускулы на ее обнаженной спине напряглись. Что-то шевельнулось под ее кожей, как свернутая пружина, и она подняла моток цепи и без видимого напряжения понесла его туда, где другие агенты распутывали веревки у корней кипариса.

Они подготавливали снаряжение, которые повесят на кипарис, чтобы вытащить Капсулу. Умно, Паук.

Какой-то агент, весь в сухожилиях и щупальцах, с которых капала грязь, вытащил из грязи извивающуюся змею и отшвырнул ее подальше от берега. Она завертелась в воздухе, удаляясь от основной массы агентов. Из-за груды бревен выскочила женщина. Ее рука сверкнула, и две половинки змеи, подергиваясь, упали в грязь. А вот и Вейсан…

В поле зрения линзы появился Паук, облокотившийся на груду бревен. Волосы на затылке Уильяма встали дыбом. Если бы он был покрыт шерстью, его шерсть встала бы дыбом, а изо рта вырвалось бы рычание. Паук стоял ссутулившись. Линза высветила темные мешки под его глазами. Этот ублюдок устал. Усталость — это хорошо.