Бронислава Вонсович - Плата за одиночество [litres]

– Вы кто, инорита? И где Сабина?

Разочарование, которое я испытала, было просто ужасным. Нет, я не думала, что Богиня прямо сразу расщедрится и пошлет мне все, что я сама себе придумаю. Но с ее стороны было жестоко отправить этого инора искать здесь Сабину. Если ему она настолько нужна, то пусть идет туда, где она сейчас бывает много чаще, чем здесь. Во мне теплилась крохотная надежда, что этот сероглазый инор ей совсем чужой, а пришел просто по-соседски, ложку занять или, скорее, вернуть, если учитывать их нехватку в квартире. Конечно, это выяснится прямо сейчас, но для начала нужно ответить ему на только что заданный вопрос.

– Она здесь больше не живет, – пояснила я. – Она теперь живет у мужа, а квартиру сдает мне.

Вид у меня был донельзя глупый. С босыми ногами, с наброшенным на плечи приютским одеялом неопределенного цвета и с ночной сорочкой, грубый подол которой выглядывал снизу и совсем не украшал мой облик. Совсем не так я хотела первый раз показаться тому, кто, казалось, так и вышел прямо из моей мечты.

– Да, Сабина говорила, что собирается сдать квартиру, – сказал он и даже мне улыбнулся, хотя беспокойство с его лица никуда не ушло.

И улыбка у него была такая, что сердце мое ухнуло куда-то в район босых ног, да там и осталось, не желая больше подвергаться подобным испытаниям.

– Только дома ее нет, – продолжил он. – Вот я и подумал, вдруг она сюда забежала. Извините, инорита, я должен был представиться. Петер Гроссер, муж Сабины.

Вздох разочарования мне удалось удержать с большим трудом. Жаль, что он не пришел вернуть ложку, как я надеялась до последнего. Теперь я понимала, почему Сабина, мечтавшая о богатом муже, вышла за того, у кого денег, по ее представлению, совсем нет. Петер выглядел таким родным, таким надежным, что у нее просто не оставалось другого выхода. Понимала, но, Богиня, как бы мне хотелось, чтобы она не столь безответственно относилась к собственным мечтам, а искала бы до сих пор кого-нибудь побогаче. Вслух я ничего подобного говорить не стала. Чужой муж – это навсегда, ничего тут не исправить. Пусть я даже мечтала о нем до его прихода.

– Штефани Ройтер, – отрекомендовалась я. – Может быть, Сабина до сих пор в лавке? Инора Эберхардт попросила ее задержаться после работы. Там срочный заказ был.

– Да я там был, – расстроенно сказал Петер. – Только все закрыто. И магическая охрана работает, а это значит, что в здании никого, кроме иноры Эберхардт, нет.

– Так, наверное, вы просто разминулись с Сабиной, – высказала я предположение. – И пока вы здесь бегаете ее ищете, она уже дома и беспокоится о вас, инор Гроссер.

Я даже попыталась ему ободряюще улыбнуться, насколько у меня это получилось, конечно. Уж очень не располагала ситуация к улыбкам. Мне ни на миг не удавалось забыть ни о своем ужасном виде, ни о том, что передо мной – чужой муж.

– Для вас – Петер, – галантно сказал он. Улыбка у него в этот раз получилась несколько кривоватая, но настолько более живая, что сердце, пытавшееся вернуться на свое законное место, опять ухнуло куда-то вниз. – Хотелось бы, чтобы вы оказались правы, только это не первый раз, когда она вечером пропадает непонятно где, а потом говорит, что была у иноры Эберхардт.

– Может быть, они закончили этот самый срочный заказ, из-за которого Сабина задержалась, и она понесла крем, или что там получилось, клиентке?

Поверить в то, что Сабина, едва успев выйти замуж, начала изменять своему мужу, я не могла. Нельзя сказать, чтобы она не была на такое способна. Тут у меня сомнений не возникало – была. Но не в этом случае – если она за Петера вышла, значит, любит его намного больше, чем деньги. А вот если бы она вышла за деньги – тогда да, тогда могла и бегать на сторону. Вариант, что она бегает на сторону за деньгами, я отвергла сразу – тогда Сабина не стала бы задерживаться в косметической лавке, работа ей явно не была в удовольствие.

– Она так и говорит, когда поздно приходит, – грустно ответил мне Петер. – Но это слишком часто бывает.

Я сочувственно на него посмотрела. Больше никаких предположений о том, где может быть его жена, у меня не было. Слишком мало я ее знала. Да и то, что знала, вполне могло измениться за те два года, что прошли с ее ухода из приюта. Сегодняшний день не в счет – мы общались только по делу, и от меня она была столь же далека, как и раньше. И о своих планах на этот вечер, если они у нее и были, ничего не говорила. Впрочем, она очень расстроилась, когда инора Эберхардт попросила ее задержаться после работы. Но кто знает, что было причиной этого? Может, как раз желание побыстрее вернуться к мужу? Я бы от такого и уходить не хотела…

– Извините, Штефани, – покаянно сказал Петер, – вам наши проблемы ни к чему. Не говорите Сабине, что я здесь был, хорошо?

– Хорошо.

– А то я выгляжу ревнивым болваном. – Он опять улыбнулся.

Его слова неприятно царапнули меня по сердцу. Ревнует – значит, неравнодушен. Значит, рядом с ним она чувствует себя не одинокой, а очень нужной и любимой.

– Вовсе нет, – горячо запротестовала я. – Что плохого в том, что муж беспокоится за свою жену? Время позднее, мало ли что может случиться.

– В самом деле, время позднее, – смущенно сказал Петер. – Вы уже спали, наверное, а я так бесцеремонно ворвался, разбудил вас. Спокойной ночи, Штефани. Рад был познакомиться с вами. Жаль, что мы раньше не встречались.

А уж как мне жаль! Я закрыла дверь и оперлась на нее спиной. Ноги не держали. В мыслях творилось сущее безобразие. Мне казалось, что это какая-то жестокая шутка. Почему, ну почему Богиня послала ему встречу с Сабиной раньше, чем со мной? А меня столкнула с каким-то Рудольфом?

Сабина зашла за мной поутру, как обещала, и вид при этом имела довольный и выспавшийся. Ничего не указывало, что вчера ночью ее искал встревоженный муж, который не знал, что и думать про ее отсутствие. Что ни говори, не очень красит ее такое. Вот если бы хоть кто-нибудь обо мне так волновался, то я бы постаралась не давать лишнего повода для беспокойства. Но Сабину занимало совсем другое.

– Опять ты свое платье напялила, – недовольно сказала она. – Я же тебе говорила – бери мои. В твоих ходить – только позориться! Экое убожество! Инора Эберхардт будет очень недовольна, если ты нанесешь урон репутации ее магазина.

Мысль о том, что придется ходить в ее обносках, пусть и хорошо выглядящих, неожиданно оказалась для меня очень неприятной. Я никогда не была особенно привередлива в одежде, да и откуда взяться этой привередливости – монахиням наше мнение о том, что мы хотим надевать, было неинтересно. Платья должны быть немаркими и долговечными, а остальное не имеет никакого значения – пошиты ли они в монастыре или подарены добросердечными горожанками, чьи дети настолько выросли, что никакие запасы ткани, отложенные на швах, не помогают удлинить это унылое одеяние. Такие дары иной раз выглядели много хуже приютской одежды. Но, поди ж ты, носила, и не жаловалась никогда, и даже не думала, что это до меня уже прилично пообтерли. А сейчас внезапно обнаружилось, что не хочу чужого, и все тут, даже если оно такое, относительно новое, яркое и красивое. И пахнет цветочными духами. Достаточно того, что живу в квартире, где жила до меня Сабина. А все остальное свое пусть оставляет себе. Мне после нее ничего не нужно.