Дарья Кузнецова - Образцовый самец [litres]

От такого признания я искренне опешила. Подняла голову, чтобы посмотреть ему в лицо, поймала внимательный, напряженный взгляд.

– Ты что, вот это сейчас серьезно сказал? Поверить не могу, что ты можешь испытывать неуверенность в себе… Ты же бронированный! – Я выразительно постучала по его груди. – Ты же стреляешь быстрее, чем я успеваю понять, что происходит!

Гаранин усмехнулся, неопределенно пожал плечами:

– Ты сравнила тоже. Стрелял я в жизни много и часто, работа обязывает. А с такими женщинами и не встречался-то раньше. Вот как на «Лебедя» назначили, так и увидел вблизи. – Шершавая ладонь погладила мое плечо, шею, поднялась вверх. Пальцы аккуратно закопались в волосы на затылке, мягко массируя, и я опять расслабленно опустила голову. Мысли как-то вдруг начали стремительно разбегаться, захотелось закрыть глаза и расслабиться. – На планете было просто и понятно: надо защищать и беречь. А здесь…

– А здесь то же самое, только опасностей меньше. Но у нас, значит, есть как минимум одна общая проблема: я тоже никогда близко не общалась с военными, – лениво пробормотала в ответ, окончательно сдаваясь ощущениям и закрывая глаза. – Генетика – наука точная, раз мы с тобой, по ее мнению, друг другу так хорошо подходим – надо хотя бы попытаться! Природа все-таки не дура. Ты, главное, перед тем как сделать выводы, спрашивай, ладно? Проблем сразу станет гораздо меньше.

– То есть прощаешь?

– Прощаю, – признала негромко. – Ты, конечно, местами настолько деревянный, что отчаянно хочется стукнуть чем-то тяжелым. Но в остальное время с тобой удивительно хорошо. Не только в постели, а вообще, рядом. Генетика тут виновата или совместные приключения – непонятно. Не знаю, что из этого выйдет, но хочу узнать.

– Хорошо. Тогда спрашиваю. Можно тебя поцеловать?

Я озадаченно уставилась на мужчину. Это что, он просьбу разговаривать воспринял настолько буквально? Но на этот раз Захар улыбался – тепло, искренне. Ясно, опять его странные шутки.

– Нужно! – ответила веско.

Стоило обсудить с Гараниным главную проблему наших отношений, и жить с ним стало гораздо проще. «С ним» в прямом смысле, потому что мы устроились в одной каюте. Вдвоем на такой маленькой площади было тесновато, но, на удивление, это совсем не раздражало. Мы даже с удовольствием и смехом втискивались вместе в крошечный душ: иногда миниатюрность – это даже хорошо, будь оба крупнее, физически не влезли бы.

В круг моих новых станционных знакомых полковник вписался не сразу – слишком неуверенно он чувствовал себя с учеными, еще по «Черному лебедю» привык дистанцироваться. Но потихоньку освоился, обнаружив, что «головастики» тоже люди и обсуждают они за пределами работы те же проблемы, что и остальные смертные. Кроме того, к удивлению начбеза, биологи отнеслись к нему с большой долей восхищения и уважения.

А по-моему, чему тут удивляться, если боевики про бравых спецназовцев все смотрели? И вот он сидит, живой киношный персонаж, может, только недостаточно эффектный и фактурный для боевика, но оттого еще более убедительный. Самый настоящий суровый профессионал и герой с наградами, который может рассказать такого – никакому сценаристу не снилось!

Отнесись он с самого начала к обитателям «Черного лебедя» вот так же по-человечески, а не как к подотчетному неорганизованному формированию, и там бы его гораздо лучше приняли. Может, даже в учениях участвовали без особых возражений.

Гаранин явно позволил себе расслабиться, в кои-то веки скинув груз ответственности за все и всех вокруг, и при ближайшем рассмотрении оказался достаточно компанейским типом. Шутил, правда, по-прежнему не очень смешно, но это мелочи. Зато улыбался и рассказчиком оказался неплохим.

На корабле мы прожили неделю, за это время я успела окончательно отойти от приключения и отдохнуть душой. По работе скучала недолго: ама-Аю пошел мне навстречу, его люди отыскали и собрали обломки прототипа и приборов, и я глубоко закопалась в их изучение.

Надо отдать должное полковнику, к моему стремительному погружению в исследования он отнесся с пониманием, больше по ерунде не обижался и от невнимания совершенно не страдал. У Гаранина в прежней жизни свободные деньки явно выдавались не чаще, чем у меня, нынешнее ожидание он благоразумно воспринимал как внеплановый отпуск и отдыхал – читал, развлекался, общался с обитателями станции.

Такая расслабленная и спокойная версия начбеза мне нравилась даже больше собранной и готовой к действию: с ним было гораздо уютнее и легче. Зря я боялась, полковник продемонстрировал редкую обучаемость. Пообещал исправиться – и старательно над этим работал.

Вечерами мы вдвоем устраивались на кровати в каюте – целовались, разговаривали, занимались любовью, читали. Близкие отношения в спокойной обстановке оказались совсем не такими страшными, как мне виделось поначалу, и совершенно необременительными. Я, даже если бы попыталась, не нашла бы, к чему придраться: с Гараниным было хорошо.

Гораздо лучше, чем без него, вскоре я это признала. Безумно приятно оказалось просыпаться рядом и еще приятнее – каждый вечер возвращаться. Не в пустую комнату, а к крепким объятиям, внимательному взгляду и теплой улыбке.

А через неделю за нами прилетели. Голос капитана, заставший меня в отведенном гостеприимными биологами закутке лаборатории, велел полковнику Гаранину и госпоже Обской подняться в рубку. Пришлось спешно бросать все и бежать куда велели, пока без меня не случилось что-то непоправимое.

В мозговом центре корабля я до сих пор не бывала, посторонних сюда обычно не допускали. Причем не бывала не только здесь, а вообще никогда в жизни, поэтому осматривалась сейчас с большим интересом.

Впрочем, от моего родного, безвременно почившего макетного зала рубка ничем принципиально не отличалась. То есть выглядело все иначе, но по ощущениям и настроению не отличить. Управляющие терминалы стандартного вида, шесть штук по кругу, панорамный экран во всю стену с непонятными диаграммами на нем, посередине – кресло капитана с растущей из подлокотника подставкой, на которой закреплены нейроконтакты.

Сейчас здесь дежурили двое, а Алаути стоял на свободном пятачке у входа, за своим креслом, рядом с незнакомым подтянутым мужчиной в черной форме и хмурым Гараниным.

– Доброго дня, господа, – поздоровалась я, остановилась между «своими» и окинула настороженным взглядом «чужого».

В самом расцвете сил, то есть где-то от тридцати до шестидесяти, рослый, крепкий, с резкими чертами лица и выразительными бровями вразлет. Темноволосый, смуглый, со светло-карими, почти желтыми глазами. Красивый мужчина, но я заранее воспринимала его в штыки и ничего не могла сделать с этим предубеждением. Хоть Гаранин и уверял, что следствие проведут аккуратно и ничем страшным нам разбирательство не грозит – мы же не виноваты! – но от следователя я в первую очередь ждала неприятностей.