Юлия Риа - Проданная чернокнижнику [СИ]

Лай гончих звучал все ближе. Крики людей — все азартнее. Даже шум ветра не мог заглушить их голоса. Я отчетливо различала проклятия в свой адрес, слышала короткие выкрики, щелчки поводьями и понимала главное — мне не сбежать. В боку кололо, в груди разрасталось пламя, выжигающее воздух на каждый вздох. Не останавливаясь, я глянула через плечо, отметила с десяток факелов, яркими точками разгоняющие мрак, и припустила изо всех сил. Не сдамся!

Если продержаться еще четверть часа, можно добежать до проклятой реки. Стремительная, она известна своей непредсказуемостью — никогда не знаешь, где и когда она закрутится водоворотом. Иные смельчаки — кто на спор, а кто красуясь, — заходили в опасные воды. Одни возвращались как ни в чем не бывало. Других утягивало на дно.

Обычно проклятая река меня пугала, но сейчас я видела в ней спасение. Знала — никто из всадников не последует за мной на другой берег. А я рискну. Рискну, потому что лучше так, чем та судьба, что мне уготована.

Холодный ветер бил в лицо, хлестал по нему светлыми прядями. Пальцы, удерживающие юбку, свело судорогой — даже захоти я, не разожму. Правая нога, подвернутая, болезненно пульсировала. Но только я не позволяла себе ни замедлиться, ни осторожничать — так и бежала что есть мочи.

Шум проклятой реки я услышала издалека. Он звучал даже громче лая, громче криков и лошадиного ржания. Однако не успела я обрадоваться, как с неба упали черные тени. Словно ночное полотно прорвалось, и десяток неровных лент рухнул вниз. Коснувшись земли, они зашевелились. Закачались ядовитыми змеями и раскрыли туманные капюшоны.

Меня не пропустят к реке. Не дадут сбежать.

Ну уж нет!

Не сбавляя темпа, я повернула вбок и кинулась сквозь кусты. Колючие ветки царапали ладони, дергали юбку, драли плотные чулки. В груди горело так, словно вместо медальона на шее висел раскаленный уголь.

— Вон она! Бежит в гору! Ловите!

Крики подгоняли похлеще любого кнута. Собачий лай усиливал панику.

Уклон становился круче; я дважды чуть не оступилась, но оба раза успевала ухватиться за гнутые стволы колючих архейдов. Влетев на вершину склона, я пробежала еще с пятнадцать шагов и едва успела остановиться — очертания обрыва скрадывались в ночной мгле. Ветер с силой ударил в спину. Я взмахнула руками, удерживая равновесие, выбила туфлями несколько камешков и испуганно отступила. Развернулась в надежде скрыться, но тут на склон выскочило шесть гончих. Вытянутые морды скалились, утробный рык, вырывающийся из глоток, расходился в воздухе низкой вибрацией.

Следом за гончими появились всадники.

— Что, паршивка, добегалась? — хмыкнул самый крупный из них. — От судьбы не скроешься.

Я отступила. Вздрогнула, услышав приглушенный шорох, с которым с обрыва покатилась каменная крошка, и остановилась.

— Вяжите ее.

Двое мужчин — совсем молодых — тут же спрыгнули на землю и шагнули ко мне. В руках одного из них зажата веревка.

Я оглянулась.

Утес за моей спиной — не проклятая река. В отличие от нее, он не знает пощады. Никто не выжил после падения.

— Не дури, — хмыкнул тот, что с веревкой. — Ты ведь знаешь, как лучше поступить. Знаю? Знаю.

Развернувшись, я решительно сиганула в пропасть. Раскинула руки и полетела грудью вперед. Глаза заслезились от ветра, грудь стянуло страхом. Дыхание перехватило, но я и не пыталась вдохнуть. Зачем? Больше в этом нет смысла.

Что-то мелькнуло сбоку. Быстро, неуловимо. А в следующий миг меня резко спеленало туманным коконом и дернуло вверх. Нет! Я отчаянно задергалась — точно рыба, попавшая в сети. Черные ленты сжались сильнее, обездвиживая. Подняли меня к всадникам, скалящимся почище любого шакала, и поставили перед ними на колени.

Главарь уже был не в седле. Подойдя, он наклонился, до боли сжал мой подбородок шершавыми пальцами и скривился.

— Столько беготни из-за какой-то девки, — сплюнув, он оттолкнул меня и повернулся к молодым. — Вяжите крепче, чтоб не вырвалась. Пора вернуть мастеру чернокнижнику его собственность.

Повозку трясло на ухабах. Заведенные за спину руки стягивала веревка. Грубая, шершавая, она впивалась в кожу всякий раз, стоило дернуться. А из-за плохой дороги, дергалась я часто. Плотный мешок не позволял нормально вдохнуть. Его надели на меня сразу же, едва связали запястья. Уверились, что тесемки крепко удерживают ткань, и усадили на лошадь. Затем в седло вскочил всадник. Одной рукой он правил поводьями, другой едва ощутимо касался меня, не давая упасть. Но делал это так, будто притрагиваться к собственности чернокнижника ему было страшно. Или противно.

Чернокнижник.

Загадочный, пугающий, обросший слухами… Каждый раз, стоило затянутой в плащ фигуре появиться на улицах города, народ спешно расступался. Некоторые прятались по домам. Другие принимались лебезить, зазывая пугающего гостя в свою лавку. Еще бы! При всем ужасе перед чернокнижником, каждый из горожан знал — за товары он всегда платит сверх цены.

Сердце кольнуло обидой.

Интересно, за меня чернокнижник тоже заплатил больше, чем запросил дядя?

Папин брат и его жена — тетя Шида — забрали меня к себе сразу же после смерти родителей. Семьей друг для друга мы не стали, но они дали мне крышу над головой, еду и заботу. А это уже немало.

Своих детей у них четверо, причем все мальчики. Старший из них — Товер, мой ровесник, — невзлюбил меня с первого дня. Иногда его насмешки не задевали, иногда загоняли в сарай под самую крышу. Товер порою был жесток, но я никогда не жаловалась дяде Лауру — знала, что без того многим ему обязана, и не хотела добавлять проблем.

А вот у меня проблемы множились. И с каждым годом все сильнее.

Дома Товер еще сдерживался, но вне двора давал себе волю. Я избегала его, отбивалась, когда чувствовала, что могу это сделать, и боялась названого брата все больше. С годами его взгляд становился лишь злее, опаснее — как у дикого зверя. Тело его наливалось силой. Но не той, что может защищать, а той что разрушает все, к чему прикасается.

Когда нам обоим исполнилось по пятнадцать, Товера, как и всех парней его возраста, призвали в гарнизон. Тетя Шида плакала, собирая вещи, дядя Лаур успокаивал жену и наставлял сына, младшие носились по двору, сражаясь на ветках. Я же внутренне ликовала, предвкушая три спокойных года. И они действительно оказались такими. А потом Товер вернулся.

В день, ставший для меня роковым, я отправилась в лес за папоротником. Покинула город, перешла гнутый мост-луку и нырнула в ласковую тень деревьев. Осеннее солнце пригревало по-летнему тепло, ветер играл в кронах, иногда срывая и кружа пожелтевшие листья. Все вокруг дышало умиротворением и спокойствием. Но только у меня на сердце спокойствия не было. Я часто озиралась, вздрагивала на любой резкий звук и опасливо поглядывала через плечо.