Тамара Шатохина - Таша [СИ]

— Нашли мы его, того мужика. Они сразу же — на ночь глядя кинулись в лес, с факелами… я боялся, что сосняк запалят. Спешили, чтобы успеть. Медведь сразу не пожирает крупную добычу. Он любит, чтобы мясо немного с душком было — так оно мягче. А поначалу выедает только брюшину. Потом прячет тушу… тело… натаскивает лесной хлам, заваливает сверху… ждет, выжидает срока. И не отходит далеко — сторожит добычу. Нет больше того зверя — закололи они его. Людоедов сразу убивают… человек — легкая добыча, особенно бабы да дети.

Того деда, Таша, звали Строгом. Или Строжищем — кто как. Про то, что это степняки в его смерти виновны… Там, в Степи, люди Силу не принимают, ведовством не промышляют. Зато есть идолы… по всей степи, возле каждого их поселения, ставят каменные столбы, грубо вытесанные наподобие человека. А когда переселяются на новое место, то родовой столб за собой волоком тянут.

Вначале, как вытешут его — он камень камнем и только. А чтобы он силу имел, их род хранил, в набегах помогал, в лечении, в родах бабам и лошадям, они напитывают его этой силой. Откуда ее берут? Вот тут и ответ про смерть деда, Таша… Наши ведуны самая ценная добыча для степняков. А еще ведуньи, сильные травницы и рудые — рыжие люди. Такие как ты — сильно рыжие.

За нами охотятся, в набегах мы самая ценная добыча. Стараются взять только живыми — все для этого делают, жизни свои кладут, не жалея. Чем сильнее ведун, тем вкуснее будет жертва для идола. Мы знаем, как они скармливают наших… пытают страшно, привязав к камню, но умереть не дают, не-ет… Оборот луны, Таша, целый оборот луны… И только когда, наверное, смерть уже кажется великой радостью для несчастного или несчастной, когда их кровью досыта напоена земля под злой каменюкой… тогда, только тогда — нож в сердце! — ведун помолчал, вытирая пот со лба, потом, уже спокойнее, продолжил:

— На границе со Степью ведунов уже нет, только в отрядах стражи. Травница, что ты говорила — одно название. И тайные отряды со степи проникают все глубже и дальше в наши земли. Поэтому ведунов сторожат…

— Что ж вы того деда не сберегли? — спросила я с горечью.

— В мыслях не было… два дня и ночь быстрого конского хода от границы. Леса уже сплошь — они их не любят. Никогда еще они досюда не доходили, и дед был — сила. Мог отстоять себя — любого спалил бы к… Но, видать, врасплох его застали… совсем врасплох. Чтобы не кормить собой чужих идолов, он и кинулся под лед, успел как-то…

Что-то он тебе отдал, да… Да, Таша, он дотянулся — держал твою ладонь мертвой рукой. Я не говорил с тобой обо всем этом потому, что сам не знаю — что сказать? Не хотелось толочь воду в ступе, но ты требуешь правды. Так вот она, как я понимаю и что знаю: огонь свой он тебе не передал, нет его в тебе. Это я ясно вижу. Есть в тебе что-то, но для меня неясное, а еще то, что досталось с рождения — дар фэйри.

— Кто это? — продрала я пересохшее горло. Забывала дышать, вся превратилась в слух. Тела своего не слышала. Зато чуяла, как меняет меня новое знание, выворачивают душу страх и жалость к замученным людям. А еще просыпается внутри что-то совсем новое, сильное и ранее мною никогда не изведанное — лютая ненависть! Ее я узнаю и чувствую впервые. Страшное чувство — черное, тяжелое, как камень, а еще — буйное. Требует действия, вносит в душу беспокойство, будто недостает мне чего-то и нужно сделать что-то — еще более страшное, но справедливое. Тяжко…

— Фэрии или фэйри — это не народ, — рассказывал ведун, — рождаются в разных государствах дети, целованные солнцем, рыженькие. Где-то чаще, где-то совсем редко — как у нас. Все больше — девочки. В разных семьях — богатых… бедных. Растет дитя в большой любви, его нельзя не любить. И оно само с рождения — свет солнечный, любовь к жизни в чистом своем проявлении. Ему радуется все живое — растет, цветет для него. Что бы ни делал такой человек (а делает он все старательно, основательно, тоже с любовью), это получается у него лучше, чем у других. Это редкий дар — хороший, полезный, но для нашего дела не очень ценный. Вот для женской работы — да. Я уже думаю — не за тобой ли шли тогда степняки, потому что это тоже сродни ведовству. Могло быть и такое…

— А дед, тот дед? — не терпелось мне. Вдруг стало больно руке — ее сжимал Микей, смотрел сурово на ведуна, слушал его. Я руки не отняла — так было спокойнее. Пусть держит, я и сама уцепилась за него второй рукой. Только разговор на этом закончился.

— Давай уже чего-нибудь покушаем, рыжуля, вам с Марутой детей кормить нужно, а то слабые вырастут в утробе. А про деда я же сказал — не знаю, что он тебе передал. Потому и не хотел пустой говорильни. Нужно с грамотными людьми советоваться, думать, что-то решать. Они уже извещены о тебе. Может, потому и отозвали меня в столицу — тебя перевезти в безопасности. Старшие разберутся — у них есть доступ ко многим знаниям, их добывают для них даже за границей. Они знают о всех редких умениях, о которых хотя бы раз прошел слух. Не переживай — разберутся. У меня же одни догадки. Только напугал тебя, — отвернулся расстроено ведун.

Мы вышли во двор, а потом прошли к другой избе, где ночевали ведун с братом. Нас сытно накормили и спросили — останемся ли мы на обряд похорон и на тризну? Ведун попросил прощения и отказался — мол, две тяжелые бабы в обозе. Ни к чему им плакать и расстраиваться лишний раз.

— И так досталось, — буркнул Микей, и по выходу из дома, когда садились уже на повозки, спросил меня тихо:

— Про косы я понял — так тебе удобнее, про дитя тоже. Ты только скажи — его отец живой? Он дорог тебе?

За его спиной стоял Хоразд и тоже прислушивался к тому, что я скажу. Я обрадовалась случаю сказать правду.

— Я его люблю… хочу, чтобы был живой. Но точно знать не могу — они умчались на выручку кому-то еще. Но даже если не приведи Силы… я в верности ему клялась до самой своей смерти и он моей клятвы не отринул. Не сказал, что не хочет ее.

— А с-сам… сам тебе обещал ее — свою верность? — просипел Микей.

— Я не просила. Он мне дочку подарил и этого довольно. Имени его не спрашивай — все равно не знаю. И помощи твоей не жду — ты много за нее захочешь, а я дать не смогу. На нашем роду проклятье — семьи со мной не создать. Ты очень хороший, Микей, и Хоразд тоже. Спасибо вам за заботу, только не выдумывайте себе ничего лишнего. Мне это не нужно.

Мне было жаль так говорить, жаль было смотреть, как уходит Микей, опустив плечи, как тяжело ступает и старается не смотреть в мою сторону. Как осуждает взглядом Харазд, отводит глаза и тоже уходит следом за другом. Но так было правильно. Я с малых лет была приучена мамой думать о том, как поступаю. И делать что-то только тогда, когда буду уверена, что это верно и правильно. Сейчас я была уверена.