Тамара Шатохина - Таша [СИ]

— Откуда же мне?

— У меня воздух, ветер… это не такое сильное ведовство. Я дождь пригоню, если нужно, или стороной проведу, вражьим лучникам пылью глаза засыплю. Много чего еще… Лечу помаленьку, но для этого больше огневики годны — у них тепло целебное. Говорят, что это жар души. И чем чище душа и добрее, тем ласковее к нуждающимся ее огонь. А он — добрая душа. Даже если не сможет помочь, то скажет, кто может. Так что вовремя ты спросила — скоро мимо поедем. Ты как — с пожитками своими сойдешь, или в город их доставить? До его жилья порядком идти, надорвешься еще. Я бы лучше у стражника на городских воротах оставил, там приглянуты будут, и искать их тебе потом не придется.

На том мы и порешили. Когда подъехали к нужной отворотке, он позвал меня, и я соскочила с повозки. Легонько поклонилась своим подопечным и попрощалась. Микей вскинулся:

— Куда?!

Я объяснила. Он завозился, заволновался:

— Не пойдешь никуда сама! Дай, поднимусь на ноги — сам отвезу. Нельзя тебе одной, мелкая ты еще и глупая. В беду попадешь. Ты будто создана для этого…

Я рассердилась и ушла, не обращая внимания на его сердитые крики и ругань в сторону ведуна. Тот так же сердито обещал ему:

— Вас устрою — вернусь за ней или пошлю кого. Чего ты бесишься? К хорошему человеку идет, надо ей. Не твое дело — зачем.

К этому времени мы уже покинули степи. Частыми стали перелески, а потом хоть и небольшие, но уже настоящие леса. А между ними небольшими островками все еще — кусочки родной для меня степи. Уже вчера, мягко покачиваясь в скользящей по снегу повозке, я во все глаза разглядывала тесно стоящие стволы деревьев, переплетенные между собой голые ветки, неровные снежные сугробы под ними. На привале мне показали шишки, я узнала запах растертых между пальцами хвойных иголок, даже лизнула липкую живицу, выступившую из раны на коре дерева.

Высота деревьев пугала. Особенно кроны пушистых сосен, широко раскачивающиеся из стороны в сторону в один из ветреных дней. Но я уже потихоньку привыкла видеть настоящий лес, даже узнала названия некоторых деревьев. В таком же вот лесу, прямо возле небольшого, вытянутого в длину озера и должно было находиться жилище старого ведуна.

Я быстро шла по узкой тропе, выбитой конскими копытами. Налегке да по шершавому насту, идти было легко и весело. В этом краю серые тучи не опускались так низко над землей, почти ложась на нее, как в степи. Сегодня они прятали солнце, но это не мешало мне радоваться тому, что я видела: чистому снегу с розовыми чешуйками опавшей коры на нем, хвойным лапам в снегу, свисту птиц, дробному и веселому частому перестуку, разносившемуся по лесу. Я полной грудью дышала свежим, немного влажным воздухом. Срывая на ходу, жадно нюхала хвоинки и спешила туда, где неожиданно скоро найду помощь, так нужную мне.

На Микея я совсем не сердилась, скорее, была недовольна собой. Человек проявил заботу, побеспокоился обо мне, а я фыркнула… значит, только подтвердила что и правда — глупая и мелкая. А обиды за ту ночь не было совсем.

Тут нужно было понимать, что такое жизнь в неспокойном приграничье, где все мы жили в постоянном страхе перед набегами степняков. Надежду на то, что выживем, давала только крепость со стражниками. В наших глазах они были единственными защитниками и спасителями. Таковыми и являлись, а потому заслужили прощение и не за такое.

И ласку женскую, что тайком дарили им наши девки и бабы, тоже заслужили. Потому что многие воины жизнями своими расплатились за нее. И не выгонят родные из дому толстую Сташу, даже если узнают — пожурят разве. А втайне еще и гордиться будут — сам командир позвал, другие женихи должны оценить это. Конечно, деревенские сплетницы осудят, разговоры будут, а может уже и нет — последний набег стал новостью поважнее.

И Микей свои раны получил, спасая и меня тоже. Так и что с того, что рукой потянулся — не покусал же? Потерпела бы… это малая награда ему. Вот только противилось что-то этому, не хотелось терпеть, а радости хотелось от мужской ласки. Знала уже, как оно — когда такая же крепкая и сильная рука не чужая, а любимая, почти родная…

Они оба видные, веселые, — и Микей, и Хоразд. Раньше я бы нечаянно задумалась, помечтала, а сейчас уже не могу — мужней женой себя чувствую. То ли слова бабки Мокреи сказались, что как невесту меня собирает, то ли мое обещание, данное ему и не отринутое им… Но ту ночь я ощущала своей свадебной и за столько счастья, что подарил он мне, верность будет совсем небольшой платой.

Так же хранили свою любовь, и оставались верны ей всю свою жизнь и бабушка с мамой. И, насколько я знаю, не жалели об этом ни мгновения. Только вот рождались от этой любви в нашей семье одни дочки — проклятию нужно было кем-то кормиться. Оно крепко вцепилось в наш род и об этом знали все в селе, а потому и обходили парни стороной наш дом. Все равно же оно не даст быть ни с кем, да и дитя чужое мало кто примет с радостью.

Голые деревья расступились. Раздвинулись в стороны от тропинки тяжелые сосновые лапы, и я увидела на небольшой заснеженной полянке избу. Совсем не большую — всего в одно окно. Вот только из глиняного вывода над коньком крыши не шел пахучий дровяной дым. Даже марево не струилось от печного тепла, как всегда бывает на морозе. И у меня сердце упало — в отлучке хозяин, нет его дома. Особо и страха не было, только досада. Пропасть я не пропаду — мне сказали, что в лесу дом запирать было не принято. Он и не был заперт. И я свободно вошла, открыв тяжелую, даже не скрипнувшую дверь, и осмотрелась.

Половину избы занимала большая печь с лежанкой наверху. С припечка забраться туда было легко, и видно было, что в холода там спали — лежали перина и подушка, в ногах сбилось одеяло. У окна стояла широкая лавка. Очевидно, место для сна по теплу. Возле другой стены — узкий длинный стол, заставленный посудой, заваленный свертками и мешочками. На его краю стояло почти пустое ведро с водой, а рядом с ним глиняная кружка. Над столом на крючках, вбитых в потолок, висели пучки сухой травы и от них в избушке стоял приятный летний дух.

С краю, почти у входа, находился высокий сундук, очевидно с одеждой. Что-то из нее повесили у входа, а внизу оставили обрезанные по щиколотку валяные сапоги. Видно, ведун ходил в них по дому.

Подумав немного, взялась растапливать печь. Неизвестно еще, сколько мне придется тут ждать. Да и хозяину не в радость будет отогревать промерзший насквозь дом. Открыв печную заслонку, нашла там горшочек с похлебкой из сушеных грибов и крупы. Понюхала ее, осторожно попробовала и поставила разогревать — еда не испортилась. Огонь разгорелся быстро, тяга была хорошая. Очевидно, дымоход не совсем еще выстыл.