Юлия Шолох - Три башенки и бездонная пропасть

Последнюю ночь в доме, где прошла вся моя жизнь, я почти не спала. Прощалась в сотый раз. И с тётушкой, которая навсегда в моём сердце, и с городком, который тоже оставил во мне свой след. И с безоблачным детством, когда не нужно было о себе заботиться.

Я стала взрослой.

Особняк почтенной виконтессы Амнисте был таким огромным, что крыша уже показалась, а мы всё ехали и ехали, а самого здания всё не было и не было. Сводчатый красный шифер над белыми стенами, лужайка - травинка к травинке и аккуратные шары кустов, разбросанных в строжайшем порядке. Фонтан обложен мрамором и бьёт строго вверх. Ворота начищены до блеска.

- Какой огромный дом. - Мариус забыл о неудобствах долгого путешествия и с интересом смотрел в окно. - Прислуги в имении, вероятно, видимо-невидимо.

- Не сомневаюсь. И для тебя найдётся компания.

Он встревожено посмотрел на меня.

- Её милость действительно согласилась меня принять?

- Конечно, как ты можешь сомневаться!

На самом деле никого принимать она не соглашалась, когда тётушки не стало, нотариус отправил в соответствии с оставленным ею завещанием письмо, в котором содержалась просьба к виконтессе приютить племянницу. Про кота и престарелого слугу там, конечно, не упоминалось, но раскрывать правду было бы жестоко. Мариус и так чувствовал себя неловко, волновался, хотя и старался не подавать виду.

Экипаж объехал дом по широкой дугообразной дороге и подкатил к заднему входу. Даже тут крыльцо было из камня, такое скрипеть не будет никогда, ведь камень не плачет.

Слуг было много, все в новёхонькой форме с белоснежными нарукавниками и воротничками. Мариус в своём довольно приличном, но поношенном костюме выглядел на их фоне оборванцем. Да и я недалеко ушла - моё черное шерстяное платье было по меркам города давно вышедшим из моды. Зато тёплым.

С высокомерностью местной прислуги пришлось столкнуться в тот самый момент, когда экипаж остановился. Лакей бросился открывать нам дверцу довольно резво, но при виде гостей его лицо исказилось в недовольной гримасе непозволительно сильно. Он еле изволил протянуть мне руку, а от Мариуса отскочил, будто тот болен моровой сыпью. К багажу вовсе не притронулся, стал ждать помощи возницы.

Рады нам тут не были. Дворецкий, хотя и не позволил себе высокомерных взглядов, оставил в прихожей и отправился докладывать о нашем прибытии не особо спеша.

Я подвела Мариуса к ближайшему диванчику и заставила сесть. Принесли и оставили наши вещи. Корзину со спящим Тифеем я подхватила раньше, чем она свалилась со скамейки, куда её пытался примостить слуга. Кот, несмотря на то, что его бока опасно свесились с края корзины, даже не шелохнулся. Иногда я завидовала его непоколебимой уверенности, что всё сложится само собой, следовательно, волноваться совершенно не о чем.

На улице стояла ранняя весна, дул пронизывающий зябкий ветер. Но в экипаже было тепло, а в доме вообще стало жарко. Я сняла с плеч толстую шаль и, свернув её, положила на Тифея. Теперь можно осмотреться.

Задняя прихожая в доме тётушки была размером с нашу гостиную. И конечно очень красивая: тонконогая полированная мебель и великолепные картины на стенах. Свет от трёх грушевидных ламп, все горят, несмотря на отсутствие окон, очень светло.

Но я бы предпочла вернуться к себе домой.

Дворецкий явился минут через десять и проводил меня на встречу с хозяйкой. Каждый шаг на пути был наполнен роскошью и вкусом.

И вот двери гостиной распахнули, и я увидела виконтессу, стоявшую у большого камина с экраном из янтаря. Присела в реверансе, опуская глаза.

- Проходи, садись.

Голос был сухим и крайне властным. Я выполнила распоряжение.

Её милость была в строгом наряде благородного сизого цвета. Волосы убраны под чепчик, лицо сухое, губы тонкие. Неприветлива и немногословна, она осмотрела меня, как осматривают лошадей и сказала:

- Юна и мила, но это всё так скоротечно. А большего я не наблюдаю. Да, к сожалению, ничего большего. Но вынуждена заметить, что тебе хватает воспитания молчать, когда тебя не спрашивают. Ты сыта?

- Да, тётушка.

Её брови изумлённо вскинулись.

- Тётушка? Что за фамильярность! Впредь не забывай, ко мне следует обращаться виконтесса или леди Дульсина.

- Да, конечно. Прошу простить за допущенную бестактность. Я столько лет называла Лавинию тётушка, что теперь это слово для меня означает дань глубокого уважения.

- Мне твоё уважение ни к чему. - Она резко отмахнулась от меня рукой. - Ты должна быть мне благодарна и помнить своё место. Я дам тебе приют, потому что мой долг не позволяет закрыть глаза на твоё бедственное положение. Но мою благосклонность может заслужить только чистая сердцем и помыслами девушка, в чьём характере есть стремление следовать заветам нравственности и послушания. В обществе не будет порядка, пока юноши и девушки не начнут воспитываться в традициях высоких моральных принципов. Иного поведения я не потерплю. Ты поняла?

- Да, леди Дульсина. Я приложу все усилия, чтобы заслужить вашу похвалу.

Мой ответ заставил её чуть-чуть смягчиться.

- Итак, вижу, с тобой можно договориться. Ничего, ты привыкнешь к порядку и однажды поймёшь, что мои действия направлены на твоё благо. Старайся, слушайся и однажды из тебя выйдет достойная особа, с которой не стыдно появиться на людях. Теперь ступай. Я подумаю, что с тобой делать.

По крайней мере, она меня не выгнала. Её милость действительно строга и требовательна, но это всяко лучше, чем умереть от голода, что неминуемо произойдёт, останься я на улице. И всё же я смирила свой характер не из-за страха, а из-за двух существ, которые находятся от меня в зависимости. Ради них я готова терпеть и быть послушной. Тоскливо, конечно, такой огромный богатый дом - а в нём так мало души.

Про Мариуса при первом разговоре я упоминать не стала, вначале заслужу её одобрение, потом признаюсь. Слуги же подумали, что разрешение получено. По дороге в комнату, которую мне выделили для проживания, я приказала устроить Мариуса в отдельном помещении, сказала, он мой личный слуга. Судя по приёму, который нам оказали, проживание вместе с местными слугами превратится для Мариуса в пытку, чего я никак не могла допустить. Пришлось схитрить, но совесть моя не протестовала. А когда ко мне явилась экономка и попыталась убедить, что места в доме настолько мало, что отдельную комнату ему предоставить никак невозможно, я отправила её за более подробными распоряжениями к виконтессе. Конечно, она не посмела тревожить леди Амнисту по пустякам, и комната Мариусу нашлась. В таком доме каждому можно без ущерба выделить свой уголок, я-то знаю. Просто отдельную комнату выделяют слугам высокого ранга или в качестве награды за долгие годы работы, а Мариус местным никто.