Юлия Шолох - Волчий берег [СИ]

Тот дом, что побольше, отдали охране, меньший достался нам. Самый маленький нежилой – волхву, в четвёртом жили местные. В Сантанке, оказывается, было население – старик, старуха и больной головой подросток, которого они приютили.

Вскоре я радовалась, что нас не оставили одних, потому что волки уже составили список дежурства, и ужин приготовили, и баню истопили. Я с бабкой пошла, других женщин не было. Смотрю на неё и думаю – как бы не упрела до смерти, жар-то волки развели что надо! Я сама с трудом дышала.

Однако бабка прыткая оказалась.

– Ложись-ка на скамью, – мне говорит, да таким тоном, что не откажешься.

Потом веник взяла да как хлестнула по попе! Я чуть не взвыла.

– Чего голос подаёшь? Отпарю так, что надолго запомнишь!

Она оказалась права, эту парилку я надолго запомнила. Потом думала, это одно из самых приятных моментов всего этого странного путешествия – возвращения в родной дом, где прежде не был.

Мучила она меня и веники минут двадцать. Потом и говорит:

– Теперь ты.

Ну, я ей тоже веника не жалела! Бабка только кряхтела довольно, да боками поворачивалась.

Вышли мы из бани, и тут же половина волков туда побежала, и Гордей среди них.

И вот оказалась я в доме, который нам выделили. Одна большая комната, потолок только низкий, вещей вроде немного было, а весь угол завален.

– Вот тут вода, вот дрова, если замёрзнете. Кухня, чай чтоб делать, готовить – не готовь, крикни, если что, принесём. Помочь вещи-то разобрать? Может, что найти нужно? Ишь сколько привезла, до утра копаться будешь.

Бабка покачала головой при виде сундуков да сумок. Я и сама не думала, что у меня столько вещей! Откуда они взялись-то? Может, по ошибке чужие выгрузили?

В любом случае, сама разберу, что я, белоручка какая, старого человека работать вместо себя принуждать?

– Не нужно, я сама, спасибо.

Бабка крякнула и ушла, чем-то прогромыхав в сенях. Но не убилась, дверь хлопнула, и стало тихо.

О предках и потомках

Теперь можно и вещи разобрать.

Вначале я думала найти ночную сорочку потеплей да спать лечь, но что-то потянуло к окну. За ним – белая темень, снежный лес, где воздух такой густой, что брести по нему не легче, чем в воде.

Придвинулась ближе, чтобы разглядеть двор. Волхв там стоял, в своей мохнатой шубе из шкур, кутался в воротник и смотрел в лесную чащу. Словно между деревьев что-то прячется. Или ждёт.

И тогда я закрыла глаза… Как живое встало лицо Получницы, которая смотрела, прищурившись, и тоже ждала.

Глаза как закрыла, так и открыть больше не смогла. Разморило меня, видимо, от жара да усталости, может, от того, что больше бежать никуда не надо, дома мы. Заснула будто я. Только во сне доставала и надевала на себя наряды, подаренные Людмилой. Со всем тщанием расчёсывала волосы и заплетала в косу белую девичью ленту. А после обулась в меховые сапоги с белоснежной опушкой и накинула белоснежную шубу.

Скрипнула, стукнула дверь, раздались шаги – и сон стал явью. Оказывается, это… я стою посреди горницы в свадебной одежде, словно меня подготовили к свадьбе духи. А тут Гордей зашёл, спугнул моих непрошеных помощниц.

Теперь стоит у входа и смотрит на меня, на мой наряд. И по спине бегут колючие холодные мурашки, и щёки пылают, словно я напрашиваюсь. И хочется крикнуть – это не я! Но глупо.

– Я понял. – Он поднял от моей шубы горящий взгляд. – Я понял!

Чего, хотелось спросить, но ещё глупей боюсь показаться.

– Подожди, распахнись, сжаришься. Я сейчас соберусь.

– Соберёшься куда?

Шубу я послушно распахнула, раскутала ажурный пуховой платок, от которого уже взопрела.

– Пойдём в то место, о котором я говорил.

– Что? Сейчас?

Но он уже достал какую-то сумку с вещами и выскочил из дому, хлопнув дверью. Я так и села.

О чём он говорит? Какое пойдём? В лес, ночью, после бани?

Хотела было встать, пойти следом да возразить, сказать – нечего нам никуда ходить, глупости всё это, блажью навеянные. Может, мне просто захотелось померить свадебное платье, а потом и всё остальное… раньше менять времени не было, вот и заигралась… и не ожидала, что он придёт так рано, вот и всё.

Но в ушах загудело, засвистело, засмеялось, словно сотни голосов окружили, завораживая.

Среди них были и вовсе нечеловеческие. А были совсем простые, знакомые. Показалось, что мамин голос среди них. Потому я и замерла, вслушиваясь, всё пыталась мамин голос поймать, хоть на миг услышать.

Не услышала, они раз – и пропали все.

Я встрепенулась, головой мотнула, встала.

И тут вошёл он.

Я впервые видела на Гордее княжеские одежды, да ещё сразу праздничные. Что уж тут говорить – никого красивее нет.

Странный полушубок – из чёрной замши с воротником длинного чёрного меха. Кажется, из козы той редкой породы, что чернее ночи. На голове княжеская шапка – как тарелка с опушкой, зимой в такой намёрзнешься.

– Жгучка.

И снова при виде него слабость в ногах, а в крови то ли жар, то ли холод. Что-то больно скручивается в животе, не даёт толком вздохнуть. И от его глаз, в которых вспыхивает ответная боль, ещё хуже.

– Я припас для тебя подарок.

Он протягивает на ладонях ленту. Белоснежная, вышитая золотом, с крошечными зелёными камешками, прозрачными, как слёзы. Такая красивая…

– Это мне?

– А кому же ещё, Жгучка? – Спрашивает он с укоризной. Подходит, протягивая подарок, как протягивают хлеб.

– Она такая красивая.

– А ты что же, хотела некрасивую? – Появляется у него улыбка. И так манит…

– Давай, завяжу.

Я стаскиваю платок с шеи, поворачиваюсь. Он осторожно и довольно умело обвязывает ленту вокруг головы. Хочется броситься к зеркалу, но в его глазах хватает восторга – видимо, хорошо вышло.

Кстати!

– У меня тоже есть подарок.

Хорошо, я помню, куда положила, сама сворачивала. Маленький деревянный сундук с моим рукоделием да личными вещами. Вот он – пояс. Времени было не то чтобы много, можно и получше сделать, но жемчуга да дорогие нити сделали своё дело – даже простой узор смотрится богато, по-княжески.

– Это тебе.

– Завяжешь?

Ха! Думаешь, побоюсь!

Я распахиваю его тяжёлый полушубок, тёмно-красная шерстяная рубаха подпоясана теми самыми кожаными ремешками. Завязано некрепко, но пальцы такими неуклюжими вдруг становятся, будто на морозе заледенели, совсем не гнуться. Его грудь слишком близко, и столько тепла, и его особый запах, который вызывает в памяти те времена, когда я была совершенно счастлива, хотя и закрывала на это глаза. Его приход в Вишнянки, и его улыбки, и его загадочные взгляды, и даже когда нас с Малинкой своровали – всё счастье.

До того несчастного мальчишки-утопленника в реке.

– Ну что же ты? – Сглатывая, спрашивает Гордей.