Ольга Резниченко - Терновый венок надежды [СИ]

- Не стоит, не стоит волноваться, Мария. Лучше поспеши на выход. Там тебя уже ждет… Матуа.

Короткий, вопросительный взгляд девчушки на Клариссу...

Тягучие мгновения притворства, и монахиня все же улыбнулась ей в ответ.

- Рада, что всё наладилось.

Виновато потупила бедняжка взгляд в пол.

Взвесить… «за» и «против» - и, наконец-то, короткие, быстрые шаги на выход.

***

Не провожаю ее. Замерла, почувствовав за спиной знакомый, пристальный взгляд.

Резкий разворот.

- Ба, какие гости, - ироническая ухмылка так и искажала его лицо. Бельетони.

Отвечаю тем же: радушием и усмешкой.

- Решила узнать, как ты тут без меня.

Шаги ближе. Замер рядом. Внимательный, изучающий взгляд в глаза.

И вдруг вновь заговорил:

- Я слышал, нынче у вас на Искье очень весело?

Невольно поджимаю губы, но все еще рисую на лице безмятежность и радость.

- Твоими молитвами, мой старый добрый знакомый. Всё обошлось. И теперь все мы будем ждать чуда.

Широко улыбнулся. Вдруг поднял руку в надежде обнять за плечи, но тщетно - провалился сквозь дух.

Лицо его на мгновение вытянулось, а брови изогнулись.

- Даже так? Никакого доверия?

- Глупости тоже мне скажешь.

Разворот - и пошагала прочь, на выход, по коридору. Не последовал за мной. Но вдруг серьезным, холодным голосом, отозвался вслед:

- Через восемнадцать лет все равно придется его делить. И уже ничего с этим не поделаешь. Ты же сие... осознаешь?

Обмерла я. Тягучие рассуждения - обернулась.

Лживая улыбка.

- Осознаю. Но и ты... особо ни на что не надейся.

Прищурилась ненароком, ухмыляюсь.

Рассмеялся.

- Время покажет, Виттория. Время... покажет.

Несмело, нехотя киваю я головой, хотя и не соглашаюсь. Миг - и растаяла, словно выдумка, оставив собеседника ни с чем.

Глава 69. Братская любовь

***

Буря утихла. Снежинки устало кружились, оседая пеплом побоища на моей душе.

Мария с Луи поселились в Арагонезе. Матуа старательно исполнял свои новые обязанности, являясь на важные заседания Совета и Суда, остальное же время полностью посвящал своей молодой, беременной жене. Ревновала ли я? Ревновала?

Конечно же...

да.

Без зла, без каких-либо вмешательств. Но... ревновала.

... тихо, едко исходила от странных, неправильных чувств, отчего еще сильнее ненавидела себя, стыдила и отчаянно корила. Я понимала, что не любовь меня к нему тянет и требует оного обратно. Я не завидовала их счастью, когда сама глядела в глаза жуткому горю. Отнюдь. Это были другие мысли. Просто... забрали мой кислородный баллон - и теперь приходиться самостоятельно карабкаться по жизни дальше, довольствуясь тем воздухом, который успела схватить при погружении... Еще тогда, ... когда рядом был Шон.

Эта себялюбивая жажда того, чтобы и дальше мой заботливый "брат" жил моей жизнью, а не своей собственной, была настолько явно нелепой, жестокой и безрассудной, что всячески я пыталась ее не только скрыть, но и гневно, тщательно подавить. Удушить, словно мерзкую гадюку. И это было тяжело, тяжело и страшно. И с каждым разом оставалось все меньше сил на сие тайное, отчаянное сопротивление...

А посему последующее решение было принято быстрее как спасательный акт, нежели наказание или безысходность: я всячески стала избегать их; а вернее, избегать того, кто мне отныне больше не принадлежит, и кого просто нужно отпустить; того, кому, действительно, нужна отныне свобода... от меня.

С Марией я, конечно, (в какой это степени было возможно в сиим моем положении) сдружилась. Однако это была скорее притворная любезность, нежели искренность и открытость. И пусть они оба чистосердечно пытались, когда на это выпадал шанс, оказывать мне поддержку, дарить свою любовь, внимание и дружбу, но я от этого всего еще больше начинала злиться и непроизвольно бунтовать. От неугодного, излишнего, не такого, как хотелось бы эгоистическому сердцу, внимания я еще сильнее уходила в себя и испепелялась от собственной никчемности и омерзительности. Я стремительно стала закручиваться в свой кокон, с головой уходя в желчное безумие... одиночества и лжи. Нелюдимость. Озлобленность. Депрессивность. Мизантропия. Я превращалась в жуткое существо. Существо, на которое даже самой было гадко в зеркало смотреть, а не то что... другим показывать.

... вот и пустилась я в бега.

Сначала Рим. Затем - Лондон.

Мысли о Шоне стали больным наваждением, и уже больше ни о чем и ни о ком я не могла мыслить, кроме как о нем. О том, что пережили. На что решилась с ним. И о том, как, в итоге, поступила.

Всё это полностью заполнило мою голову, отравляя трупным ядом каждую клетку организма. Рассудок поплыл. Медленно, но уверенно рождалось зловонное, трепещущее душу, безумие. И то, что поначалу смотрелось жутким и безрассудным, в итоге оказалось лишь тихим шумом дождя перед истинным раскатом грома.

Очередная ночь тяжелых дум и нервного срыва. Нет сил сосредоточиваться над книгами, над делами или рутинной работой по дому.

Забросить все - и выйти на улицу.

Небо чистое, звезды искрами заманчиво мерцают на небесах, да только все это больше не захватывает разум. Маниакальная тяга, давая неведомые доселе силы, ведет меня туда, куда не стоило бы идти... во что бы то не стало, не стоило. И тем не менее... шаг за шагом. Шаг за шагом... в собственное пекло. В собственный ад.

Тайно прибыть на Искью... Шаги знакомыми тропами - и вот уже направляюсь к утесу.

Лишь на мгновение дать себе запнуться, выуживая из памяти тот страшный день, а затем движение - и приземлиться именно там, где схоронена моя душа.

Рухнуть на колени перед своим палачом - и неистово, отчаянно завопить, не смущаясь, не стыдясь, не сдерживаясь ни в чувствах, ни в боли, ни в ярости.

Слезы соленой, жгучей рекой стекают по щекам, по груди и срываются на землю, а внутри полыхает свирепый пожар, испепеляющий сердце в миллионный раз, но все еще не вынуждающий его окончательно остановиться.

Задыхаюсь. Жадно хватаю воздух, но, увы тщетно: лютая ненависть и презрение самой к себе гневно разъедает жизнь внутри меня, требуя сдаться.

- Прости меня, прости меня, ШОН! ПРОСТИ! СЛЫШИШЬ, ПРОСТИ! - безнадежные, разъяренные удары кулаками об землю - и рухнула плашмя на все еще рыхлые следы предательства. Гребу, гребу на себя осколки черной вечности, но бесполезно: могила не хочет меня забрать в себя. Нет места там... предателям. Нет.

... скручиваясь от спазмов рыданий и боли клубком, разворачиваюсь, устремляю взгляд на свод своего личного захоронения: одиночества под холодными небесами; моей свободы, которая жалит больнее неволи; моей жизни, что пахнет дурнее тлена; моей любви, что не достойна даже... надежды.

...

Время карабкалось вперед. Боль стихала под давлением безысходности. Рыдания стихли, а немые слезы и вовсе превратились в холодный, пустой взгляд. Небо залилось кровью. Близился восход.