Ксюша Ангел - Я - хищная. Возвращение к истокам

Он прав, будет. Мне. И Богдан знает, потому что он — единственный, кто в хижине Херсира оставался в сознании. Он слышал наш разговор, а потому знает, что…

— Он останется, — сказала я, и голос прозвучал глухо. Почти обреченно. Богдан ухмыльнулся уголками губ.

— Полина! — возмутилась Даша, но я пресекла ее негодование.

— Он останется, — повторила твердо. — Когда Эрик вернется, то решит, что с ним делать. А пока, — я повернулась к Богдану и попыталась изобразить гостеприимную улыбку. Вышло, должно быть, карикатурно, — добро пожаловать.

Кухня опустела почти сразу, как мы туда вошли. Юркнула в дверь притихшая Эльвира. Поджав губы, испарилась Рита. И Игорь молчаливой тенью последовал за ней.

Богдана боялись. И страх предпочли скрыть бегством.

Лишь Даша некоторое время стояла, сложив руки на груди, и сверлила охотника взглядом, но потом ее позвал Влад, и она тоже ушла.

— Боится, что стырю ваши серебряные вилки, — пожаловался Богдан и вздохнул с сожалением.

— Ничего, я прослежу, чтоб не стырил, — ответила я. — Так где Гарди?

— В надежном месте. Не думаешь же ты, что я скажу тебе, не получив того, за чем пришел?

— Не думаю. Но и помощь просто так тебе никто не окажет. А ты ведь сильно боишься, верно? Даже в отчаянии. Раз пришел сюда.

Он встал, подошел к холодильнику и бесцеремонно начал там копаться. Будто у себя дома. За справедливость ратует, а воровать еду под носом у хозяев не стесняется. Тоже мне, предводитель армии!

— Хочу посмотреть, чем все закончится, — спокойно ответил Богдан и, немного поразмыслив, взял ветчину. Ее он резал ножом прямо на столешнице, тут же откусывал и жадно жевал.

— А ты не очень-то стесняешься, — заметила я. Ветчины жаль не было, но и симпатии к охотнику не возникло.

— Время такое, — с набитым ртом кивнул он. Прожевал ветчину и прищурился. — На кой тебе Гарди? Думаешь, если запрете его тут, Хаук отступит?

— Если запрем, не отступит, — согласилась я. — Но мы не собираемся запирать. Я хочу его вылечить.

Он даже ветчину выронил, и она с мерзким звуком плюхнулась на стол.

— Вылечить?

— Видел Лидию? Дочь Гектора? Раньше она не была такой… здоровой. Пока мы не познакомились ближе.

Молчание. И взгляд пристальный, недоверчивый. Этим взглядом Богдан словно пытался меня просканировать и выявить ложь. Скрывать мне было нечего, поэтому я просто ждала, пока он придет в себя. Осознает. Хотя растерянность охотника была приятна. Сразу вспомнилась ночь, когда он пришел впервые, презрение в голосе, едкие слова. И ненависть.

Ненависть, которая таяла на глазах, меняя выражение его лица, меня больше не трогала.

— К…как? — выдавил он, наконец.

— Неважно. На всех меня все равно не хватит. И если ты хочешь, чтобы я исцелила кого-то из твоих родных…

— Не хочу, — перебил Богдан и опустил глаза. — Больше некого исцелять.

— Извини…

Пресловутое удовлетворение испарилось. Ушла и неприязнь, и желание досадить, уколоть больнее. А Богдана стало жаль. Кто из нас не терял? Не плакал, понимая, что смерть — единственное, что практически невозможно исправить. И разве виноват он, что родился ясновидцем? И что, поддавшись собственной слабости и злости, прошел треклятые испытания, подарком за которые явилась благодать?

Не виноват. Как и хищные, которым природа велела питаться.

— Я слышал, что ты говорила Первому, — глухо произнес он. — И пришел сюда не ради защиты.

— Ради чего тогда?

— Чтобы увидеть, как Хаук тебя убьет.

Правда неприятно резанула и вырвалась громким выдохом после напоминания о возможном исходе. О видении я старалась не думать. О ярких, цепких щупальцах Хаука, о страхе в глазах Лив, о печати, черт бы ее побрал. О боли, ярче которой я еще не испытывала.

Нельзя много размышлять о собственной смерти. Такие мысли испытывают волю, а я никогда не отличалась особой стойкостью. Засомневаюсь, передумаю, и тогда умрут все. Выбора нет, и если не получится с Гарди, придется принять то, что есть. И отдать нож Лив.

— Надеюсь, не увидишь, — сказала я и встала. Богдан снова стал мне неприятен, но не из-за озвученной правды. Из-за необходимости пережить видение снова — пусть лишь в мыслях.

Думать о таком опасно. Нельзя забывать о даре Эрика.

— И они согласились на такую жертву? — В голосе охотника послышалось искреннее удивление. — Все они — те, кого ты так защищала?

— Они не знают. И не узнают. А если скажешь…

Я посмотрела на него, и Богдан кивнул.

— Прибьешь, понял. Не скажу.

— Хорошо.

— Гарди у меня. — Он решил сменить тему. — С моими людьми — в надежном месте. И для тебя у меня есть бонус. Девица тоже с ним.

— Лив?!

Воздух казался горячим, раскаленным даже. В глазах потемнело, а голову будто железным обручем сдавило. Тоже горячим. В висках застучало, и горло пересохло от внезапной духоты.

— Она самая.

Близко. Охотник знает, где Лив, а значит, я нашла ее. Мы нашли. И теперь…

Додумать не удалось. В кухню вошел Дэн и сообщил:

— Эрик вернулся.

— Отлично, — просиял Богдан. Встал, открутил крышку у «Колы» и, не дожидаясь нас, вышел в коридор.

— Он знает, где Лив, — сказала я и посмотрела на свои ладони. Ладони покрылись испариной и были холодными, как лед.

— И Гарди. Не забывай о Гарди! — с энтузиазмом дополнил Дэн.

Я кивнула. Странно, но эмоции улеглись, как февральская метель. Только слепящее солнце и снег. Холодно. Спокойно. Но так и должно быть.

— Помню. А если не получится…

— Полина…

— Если не получится, — настойчиво повторила я, — у меня есть нож.

Нож.

Он должен был освободить, а стал моим проклятием.

Снова.

Существует мнение, что счастье — это минута тишины перед тем, что тебя ждет. Таких минут у меня впереди было много. Мгновений, текущих вяло, оставляющих на душе маслянистый след. Оболочку, напоминающую мутный пузырь, фильтрующую звуки и размывающую изображение действительности.

Сквозь эту оболочку вновь прибывшие казались иллюзорными, фантомными даже. Полупрозрачные призраки, жмущиеся друг к другу, чтобы не потерять целостность. Потерявшие дом и племя — Хаук бесчинствовал в Лондоне, и, наверное, это еще одно послание Эрику. Насмешка. Несколько выживших из десятков его друзей.

Они улыбались. Говорили на ломаном русском, смешивая слова, и в разговоре прорывались иглами английские с глубокой, носовой «а» и тонкими, свистящими согласными.

Ричард был высок и худ. Рыжеволос. Переносица с горбинкой и внимательный взгляд синих глаз. Под стать ему Мария. Прямая спина, светло-голубой брючный костюм, остроносые туфли на невысоком каблуке. Аккуратное каре. Подчеркнутая строгость движений, граничащая с чопорностью, но эту границу не перешедшая. Тонкие черты лица придавали ей аристократизма.