Сумеречный Эльф - Я твой ужас и страх

— Это все страх смерти, и не ты ему хозяин, — отвечала Валерия неуловимому ветру.

Холод, запах бензина. Образы тонули в чернильной воде. Улица плохим монтажом вырезанных кадров переметнулась в квартиру, вроде бы знакомую, а вроде совершенно чужую. Кто-то ломился в дверь, кто-то скрежетал отмычками. И она бежала, прыгала из окна, не разбивалась, а то взлетала, то снова падала. Тело оказалось более гибким, чем в реальности, ноги — более быстрыми, но это неизбежно не приносило никаких преимуществ. Образы дергались, как наркоманы в ломке, как пленник, которого бьют током. Лютый взгляд через морок вел прочь сквозь улицы. Куда-то во всю эту смурь, вращавшуюся смыкающими лапы панельными домами. В этом городе притаилось все самоотчужденье мира. В нем не замечали погони, а Валерия бежала и бежала, стараясь не забывать, что где-то осталась реальность.

Пару раз она силилась пробудиться, но грудь придавило тяжелым камнем, дыхание перехватывало, и голова непомерной тяжестью покоилась на диване. Где-то там, за гранью. Король Кошмаров не позволял проснуться. Вот его истинная сила, вот его истинная власть. И Валерия потеряла сноровку и сарказм, чтобы небрежно отвечать. Он вел ее бесконечными коридорами лабиринта разума, она осталась оголенным проводом, осыпая едва уловимые короткие искры злобы. Но приходилось блуждать среди собственных мыслей, как по топкому льду вокруг камышей.

Жизнь натянула стропы, раскинули крылья фрегаты, серые птицы дней срывались в кружение неразборчивых картин, подъездов, улиц, задворок. Множество городов спрессовались, и конструктор сознанья собрал свой образ идеального ада. Ощущение погони продолжалось.

— Найди, — вздыхал осенний ветер, отчего сводило зубы, а озноб скручивал тугим канатом. Ослабшие ватные руки и ноги с трудом передвигались вперед и вперед, Валерия стремилась на незнакомый крытый вокзал с витиеватыми старинными часами, она опаздывала на поезд, но не находила платформы, искала выход между вагонов зеленых и красных электричек, оглядывалась, не помня точно, от кого и почему бежит.

Валерия задыхалась, билась в раздвижные двери, как осенний ураган, царапалась в них, словно брошенный на перроне зверь. Погоня не отставала, в этом сценарии кто-то намеревался ее арестовать или что-то в этом роде. Обоснование нелепости всех этих поступков приходило непроизвольно. Парадоксы снов сплетались без оценки, хотя, конечно, отражали что-то, подводные камни сознания. Она тонула в их коварной глубине, опускаясь все ниже, все больше веря в реальность кошмаров, сотканных из бесконечной тревоги пустынного и одновременно кишащего людьми города.

— Ведь я поверила в тебя… — шептала она, едва шевеля онемевшими губами, теряясь в том, что все это значит, не помня, кто из ее двух сущностей спит, кто едет куда-то в неприветливой электричке с сидениями, как в метро, только жесткими, деревянными. Она озиралась, все еще чувствуя несуществующую погоню.

Через миг она оказывалась в каком-то древнем тарахтящем автобусе посреди бескрайнего выгоревшего леса. Небо полыхало алым от далекого пожарища.

— Города больше нет, его уничтожили, — доносились переговоры кого-то из-за спины, вокруг шевелились люди. Ими владело бессилие, за ними снова кто-то гнался, а двигатель заглох, и не осталось способа иного спастись, как снова бежать. Люди хватали тюки, снимали с полок, теряли вещи. Они все бежали и бежали, и жгло воспоминание о доме, что остался слишком далеко, где-то в прошлом — а дальше некуда. Ведь ныне разрушен.

Валерия спотыкалась, кричала и царапала ногтями разбухшую осеннюю землю. И лишь потом заметила в лужице талого снега знакомое отражение, коварный застывший взгляд.

— Этой мой страх войны. И ты над ним тоже не властен, — почти проснулась Валерия, сжимая яростно кулаки, поперхнувшись воздухом, точно выныривая из омута, но страшная сила тянула снова ее на дно.

— Ищи… меня, — шелестел в кронах затерянный голос, едва уловимый, стелившийся туманом, вплетающийся под кожу узором из мурашек.

Вновь город, он не сгорел, он стоял вечностью вечностей на старом месте. И если этот город однажды разрушат, то и миру настанет вскоре конец.

— Ты ведь не демон, ты не такой, — прошептала она, наяву ощущая обжигающие горячие слезы на бескровном ледяном лице.

Она вновь застыла посреди улицы, как в параличе, впиваясь в жесткий асфальт, от шершавости которого подкатывала тошнота.

— Я твой ужас и страх, — вздохнул как будто с грустью голос. Обладатель его не показывался, таился среди изогнутых линий.

И несся навстречу бесконечный город всех невысказанных слов, в тенях его подворотен возникала тень с гребнем динозавра, отчетливый профиль, следовал за ней, не отпускал, но и не позволял себя найти. Валерия видела одновременно город в огне и бесконечный траур неба.

— … «засыпанного новою золой», — донесся горечью истлевших страниц и неведомых чужих стихов тот голос, что пронизал весь город своими нитями. Здесь не видели никогда добрых снов, здесь воздух откашливал туберкулезные клочки легких, чтобы иссякнуть дотла, осесть на патлах деревьев, застывших без свежих дуновений, обвисающих вытяжкой мазутовых пут. Город-монстр — ловушка ее души, суетливость без веры, потеря потерь.

«Следствие ведут Колобки», — хохотал кто-то из окна первого этажа, Валерия метнулась к коробке дома, едва вспоминая, что где-то здесь она сама и живет, она карабкалась по стремянке, которая заменяла на одном из пролетов разрушенную лестницу, хваталась за шаткие перекладины, стараясь не смотреть вниз, в эту бездну. А за ней несся кислотный шлейф из детских мультиков. Она стучала в знакомые двери на тринадцатом этаже, но ей открывали незнакомые люди, но в ее доме уже жили другие.

«Ничего не понимаю», — голосом веселого мультика разрывалось сердце, и образы смешивались, неоднозначность распадалась пиксельными узорами, от которых болели глаза, и саднило горло.

Валерия шаталась, как в бреду, хватаясь за стены, всей ладонью вдавливая кнопку лифта, а он все не шел, и снова кто-то гнался. Она, воя от ужаса, метнулась к окну, балансируя на грани, боясь упасть, спускаясь по внешним выступам.

— Это мой страх высоты. Ты над ним не властен, — отвечала она твердо, разгоняя очередное наваждение.

— Ищи меня… — рокотом далекой грозы говорил Король Кошмаров, и его тень двоилась черным силуэтом и кровавыми подтеками на зеленых стенах, хотя лет пять назад в ее доме какой-то ненормальный выкрасил стены в буйно-розовый цвет. И во сне возле рухнувшей лестницы ее приветствовали алкаши с третьего этажа. А дальше она снова скиталась, выходя из подъезда. Но остановилась.

Сердце взвилось черной юлой, замкнутое на самом себе, разбилось каплей, часами застывшими: у подъезда на нее глядела прозрачная тень немого кота. Рыжий солнечный зверь остановился очертанием, он не просил ничего, он просто смотрел.