Айзек Марион - Пылающий мир

Но за Мерседесом, катящим по окрестностям в сторону шоссе, наблюдают другие глаза. У Б много соседей. Каждый день появляются новые. Некоторые приходят из аэропорта, некоторые откуда-то еще. Они приходят в город и украдкой разглядывают улицы и дома — слабое напоминание о чем-то потерянном.

Армия мертвых огромна и сильна, она жестоко обходится с дезертирами, но здесь слышен только ропот. Растерянные трупы сидят в домах и стоят на улицах раздумывая, созерцая и выжидая. Где-то вдалеке они слышат шум — низкий вибрирующий гул.

На востоке, в коричнево-голубой дымке неба появляются три приближающихся черных пятна.

Я

Я ПОЛНОСТЬЮ сосредоточен на контурах и состоянии дороги, скорости и инерции машины и сложной работе газа и сцепления, поэтому Джули первая слышит их.

— Что это? — спрашивает она, оглядываясь вокруг.

— Что?

— Шум.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы услышать его. Отдаленный гул — три черные точки исполняли диссонансный аккорд. Сначала мне кажется, что я узнаю этот звук, и меня сковывает страх.

Потом Джули поворачивается и спрашивает:

— Вертолеты?

Я смотрю в зеркало заднего вида. Три черные фигуры движутся с востока.

— Кто это? — громко спрашиваю я.

— Никто не знает.

— Из Купола Голдмэн?

— Сейчас авиация практически уже миф. Если бы в Голдмэне были вертолеты, то они бы нам сказали.

Вертушки ревут над нашими головами и движутся в город. Я все еще новичок в мире Джули и недостаточно информирован о политической обстановке, но я знаю, что мертвые — не единственная угроза, так что неожиданным гостям редко бывают рады.

Джули вытаскивает свою рацию и набирает канал Норы.

— Нора, это Джули. Прием?

Вместо обычных радиопомех рация выдает искаженный визг. Мне не нужно спрашивать Джули, я и сам помню: это сигнал BABL. Отчаянная попытка старого правительства сохранить национальное единство путем заглушения всех аргументов. Я почти не слышу Нору через шумовые помехи — призрак ушедшей эпохи отказывается ослабить хватку.

— … вы меня слышите ?

— Кое-как, — говорит Джули, и я вздрагиваю, когда она прибавляет громкость. — Видела вертушки?

— Я на работе, но я…ышала их.

— Что происходит?

— Без понятия. Россо…вонил, чтобы встретиться. Ты. риедешь?

— Мы едем.

— Я на…аботе, зайди… мне перед…тречей, хочу показать…то-то…

В шумовую смесь врывается звук царапающих по классной доске ногтей.

Джули съеживается и отводит трубку от уха.

— Нора, помехи просто ужасные, я думаю, какие-то волны.

— … чтоб их…гр…аные…олны…

— Скоро увидимся. Конец связи.

Она бросает рацию и смотрит, как вертолеты садятся на улицах около Купола.

— Может быть, разведчики Голдмэна спасли их и перевезли со старой базы? — неуверенно предполагает она.

Мы врываемся в город — труп забытого мегаполиса, который большинство людей называют Убежищем, а несколько тысяч — домом. Вертушки исчезают за разрушенными небоскребами.

* * *

Команда чистильщиков проделала большую работу — убрала тот бардак, который оставили в городе мои старые друзья. Все кости и тела были вывезены, ямы засыпаны, а стены Коридора № 1 почти достроены, так что от Стадиона до шоссе ведет относительно безопасный путь. Но в Коридоре № 2 идут более значительные строительные работы, которые возобновились после долгих лет простоя. Два самых больших поселения Каскадии тянутся друг к другу через разделяющие их мили. По факту это слияние нужно для безопасного обмена ресурсами, но я представляю, что они, как нейроны в мозге человека, пытаются установить химические связи.

Одна связь за другой. Так мы и учимся.

Я заезжаю на стоянку и нахожу место между двумя Хаммерами. Обошлось всего парой царапин. Когда мы направляемся к воротам, я оглядываюсь на наш ярко- красный родстер и проникаюсь к нему симпатией. Кажется, ему неловко между двумя оливковыми громадинами. Но, несмотря на то, что Джули гуманизирует неживое, дает ему имя и даже личность (сильный и спокойный), Мерсик — просто автомобиль, а его «дискомфорт» — просто проекция моих мыслей. Как блестящая красная машина в окружении бронированных грузовиков, я пытаюсь найти свое место в обществе. Кто я? Что я? Во мне повсюду несоответствия, и начинаются они с одежды.

Мода была для меня проблемой.

Поначалу Джули пыталась убедить меня одеваться так же стильно, как раньше.

Само собой, мою первоначальную одежду нужно было выбросить — сколько не стирай, её грязную историю отстирать невозможно — но Джули умоляла оставить на удивление хорошо сохранившийся красный галстук.

— Это заявление, — сказала она. — Этот галстук означает, что для тебя есть нечто большее, чем работа и война.

— Я не готов делать заявление, — сказал я, съеживаясь под скептическими взглядами солдатов. В конце концов она смягчилась и повела меня по магазинам. Мы пролезли через обломки разрушенного Таргет-молла, и я вышел из примерочной в коричневых холщовых брюках, серой рубашке без воротника и в тех же черных ботинках, в которых умер — к моему старому деловому костюму они не подходили, но здесь пришлись в самый раз.

— Неплохо, — вздохнула Джули. — Ты хорошо выглядишь.

Она уступила мне, но несмотря на это, чем ближе мы подходили к воротам стадиона, тем мне было комфортнее в новой одежде. Чтобы одеваться броско нужна отвага, которой у меня пока нет. После стольких лет на окраине человечества всё, чего я сейчас хочу, это вписаться.

— Привет, Тэд, — говорит Джули, кивая сотруднику иммиграционной службы.

— Привет, Тэд, — я стараюсь вложить в интонации всё, что необходимо, чтобы меня впустили. Раскаяние. Безобидность. Дружелюбность.

Тэд ничего не отвечает и это лучшее, на что я могу надеяться. Он открывает ворота, и мы входим на стадион.

* * *

Собачье дерьмо на комковатом асфальте. Костлявые козы и коровы в самодельных загонах. Чумазые лица детей, выглядывающих из заросших хибар, которые раскачиваются как карточные домики и едва стоят, привязанные паутиной кабелей к стенам стадиона. Когда мы с Джули поцеловались, то не разрушили злые чары и по стадиону не прошла очищающая волна, отмывая его добела и превращая горгулий в ангелов. Можно даже сказать, что получился обратный эффект, потому что сейчас улицы наводнили трупы. Я слышал, как некоторые оптимисты называют их «почти живые». Не обычные и жестокие «совсем мертвые», не потерянные «преимущественно мертвые» как наш друг Б, но еще не полностью живые, каким якобы являюсь я. Наше чистилище — это бесконечные стены всех оттенков серого, и нужно иметь острый глаз, чтобы заметить разницу между «камнем» и «сланцем», «туманом» и «дымом».