Айзек Марион - Пылающий мир

— Ну… да. Наверное.

Нора кивает. Типичная современная семья: все умерли.

М заканчивает квадрат и спускается с шасси, бросая второй квадрат поверх первого — это новые окна для нашего потрёпанного самолёта.

— А что насчёт твоей? — спрашивает он, присаживаясь возле колеса рядом с Норой.

— Моей семьи?

— Ага.

Её взгляд обращается к городу, присоединившись к Джули. Разбитые здания.

Засыпанные улицы. Руины подёргиваются рябью в тошнотворной оранжевой дымке, как лихорадочный сон.

— У меня никогда её не было, — отвечает она. — Я выросла из земли.

Джули встаёт. Она стоит ко мне спиной, я не вижу её лица. Только волосы, развеваемые ветром.

Она шагает.

— Джули? — зову я.

Она продолжает идти.

— Джулез! — кричит Нора. — Ты куда?

— Нужно пописать, — отвечает Джули, но её безэмоциональный голос меня настораживает.

Я догоняю её, когда она поворачивает на узкую улочку, скрытую от солнца и засыпанную песчаными наносами как пирамида-усыпальница.

— Джули.

Она продолжает идти.

— Джули, поговори со мной.

Я касаюсь её спины, и она вздрагивает, обхватывает себя руками и идёт дальше.

— Р, я вижу, — жалобно хнычет она, и я понимаю, что она плачет. Я пытаюсь положить руку ей на плечо, но она отталкивает меня и продолжает идти.

— Что ты видишь?

Она качает головой и сжимает локти. Выглядит больной, и это меня тревожит.

— С этим местом что-то не так, — её голос дрожит. — Я могу видеть сквозь него. Будто это прозрачный суп. И в моих… это место в моих снах .

Она поднимает голову, глядя на далёкие здания — или сквозь них.

— Монстры, люди. И моя…

Она останавливается. Наконец, смотрит на меня.

— Я не сплю?

— Нет , Джули, ты не спишь. Пожалуйста, просто…

Я предпринимаю ещё одну попытку коснуться её. Она разворачивается и бежит прочь.

* * *

У неё юные живые мышцы, но мои ноги в два раза длиннее. Я следую за ней лёгким бегом, пока она пробирается сквозь запутанные улицы, бросая взгляд налево и направо, как потерявшийся турист в поисках тропы. Я не мешаю ей бежать, пока её дыхание не становится свистящим, потом кладу руку ей на плечо и крепко сжимаю.

Она сбавляет скорость до быстрой ходьбы, делает глубокие вдохи, пока лёгкие не приходят в норму. Слёзы высохли. Кажется, её страх перерос в цель. Я осматриваю город в поисках признаков того, к чему она так стремится, но для меня все кварталы похожи один на другой: веками создававшиеся искусство и архитектура стали бесформенными кусками и дюнами монохромной пыли. Красное вечернее солнце ползёт по скрученным грудам металла. Краем глаза я вижу танцующие тени, но они исчезают, когда я поворачиваю к ним голову. Я вспоминаю, что видел в самолёте: как улицы расплывались и скручивались, как город терял свои очертания. Когда Джули говорит, что с этим местом что-то не так, я нисколько в этом не сомневаюсь.

У меня получается заставить её притормозить, чтобы успеть набрать сумку игрушечных солдатиков из магазина на углу и оставлять их на каждой развилке. Представляю, как страшно потеряться в этом огромном городском лабиринте.

Джули не в состоянии думать о мерах предосторожности. Она в трансе, у неё бледное каменное лицо, влажные, но полные ярости глаза. Если бы я не пошёл следом…

Если бы я недостаточно хорошо знал мелодию её голоса и не поймал эту диссонансную ноту…

Я весь занят мрачными мыслями и чуть не врезаюсь в неё, когда она внезапно останавливается. Мы входим в какое-то подобие внутреннего дворика — пустое место между четырьмя домами. Кажется, недавно здесь кто-то поселился. Дворик зарос колючими сорняками и измученными виноградными лозами, но он не так похож на древний Египет, как остальная часть города. Садовые стулья расставлены на газоне широкими кругами, вокруг валяются пивные и винные бутылки, трубки с марихуаной и стопки книг, которые дождь превратил в целлюлозную кашу.

— Должно быть, это они, — бормочет Джули, разглядывая детали раскинувшегося впереди натюрморта. — «Восстановители».

Повсюду раскиданы длинные рабочие столы, на которых лежат инструменты различных профессий, связанных с искусством. Долота, кисти, трафареты, карандаши, банки с краской, ножи, крючки для вязания. В углу стоит барабанная установка, лежит груда гитар, сцена и подставка для микрофона. На одной из стен есть фреска, или смесь десятка фресок — их резко контрастирующие стили каким-то образом сплетаются в джунгли красок и фигур, от толп крохотных людей до тридцатиметровых гигантов.

— Мама говорила, они строят совсем другие города.

Я не могу связать эмоции в её голосе, противоречивые аккорды гнева, печали и любви.

— Они основывались на других ценностях. На других показателях успеха. Они должны были стать посланием миру.

Фреска доходит до самого верха стены, где когда-то солнечная панель питала одинокую жёлтую лампочку, которая сейчас не горит.

— Интересно, как долго это продолжалось? — она поднимает голову, чтобы посмотреть на лампочку. — Интересно, что его убило?

Она обходит двор по периметру, пробегая пальцами по кирпичу стен, и я делаю несколько шагов вслед за ней.

— Мы могли бы приехать сюда. Мы были так близко. Судя по знаку, в пятнадцати километрах… — у неё твердый, но тихий голос, будто она кричит издалека. — Папа бы не уехал. Мама кричала на него, но… — она медленно кружится, разглядывая фреску — инертный остаток былого движения. — Неужели это то, что нужно было, чтобы её удержать? — её подбородок дрожит. — Она оставила нас ради этого?

— Джули, — мягко говорю я, привлекая её внимание. — Зачем мы здесь?

Она смотрит на меня. Открывает рот, будто, наконец, собирается мне ответить, но замирает. Наклоняет голову и прислушивается. Я тоже это слышу.

Двигатели. Шорох шин по песчаному покрытию. В этом призрачном городе есть кто-то живой.

Мы выходим со двора как раз тогда, когда автомобили скрываются за углом: два белых фургона без окон и опознавательных знаков, за исключением геометрической мандалы, нарисованной на боках.

В голове раздаётся щелчок, будто звук незаряженного пистолета. Они ехали за нами сто шестьдесят километров от самой границы? Или они уже были здесь?

Я смотрю на Джули. Её лицо ничего не выражает. Глаза округлились, и она дрожит.

И бежит за фургонами. Я кричу:

— Подожди! — но знаю, что она не послушается, и уже бегу следом.

Фургоны притормаживают в середине следующего квартала, из боковой улицы выезжают ещё два, чтобы к ним присоединиться. У этих есть окна, и перед тем, как они уезжают друг за другом, я мельком успеваю увидеть, что они везут. Людей.

Около дюжины в каждой машине, сидящие тесным рядком, как пассажиры- попутчики.