Айзек Марион - Пылающий мир

— Тоннель метро. Он проведёт нас под рекой и выведет на территорию филиала. М качает головой.

— Нет. Я даже не пролезу.

— Намажься чем-нибудь, — отвечает Эйбрам. — И пролезешь. Он тянет руку к Джули.

— Не против вернуть фонарик, который ты у меня стащила?

Она вытаскивает его из кармана, включает, наводит на дверной проём и кивает.

— Веди.

Он вздыхает.

— Ты просто кремень, да? Спорим, для Перри ты была ужасной головной болью.

— Я думала, ты не хотел говорить о Перри.

— Он поэтому умер? Ты его довела?

— Заткнись, — огрызается она, сверкая белками глаз и поднимая пистолет. Эйбрам поднимает руки вверх, поражённый её реакцией.

— Ладно, ладно.

Она указывает фонариком на дверь.

— Пошли.

— Идём.

Он берёт Спраут за руку и исчезает в темноте. Джули идёт следом, за ней иду я и Нора, а позади нас кряхтит и изрыгает проклятия М, пытающийся пролезть в дверь. Луч фонарика рассеивается на асфальте, тускло освещая крутую, как стремянка, лестницу.

— Пап, — говорит Спраут. — Мы идём домой?

— Это не наш дом, травинка, — отвечает Эйбрам. — У нас нет дома.

— Когда он у нас появится? Тишина.

— Может, мы его построим? Тишина.

МОЯ ТЮРЬМА.

Пол в камере похож на пятна на картине импрессиониста, но, поскольку еду подают только в столовой, это могут быть только жидкости тел. Когда я поднимаюсь вверх, то чувствую их под ладонями — жирные, липкие, а когда опускаюсь вниз, могу учуять их запах: солёная, мясистая, болезненная сладость — гнилой одеколон человеческой порочности.

— Сколько раз ты отжался? — спрашивает Пол из камеры в другом конце коридора.

— Я не считаю.

— А как ты узнаешь, когда хватит?

Руки горят и трясутся. Живот так напрягся, что сейчас лопнет. По лицу струится пот, добавляя свежий рассол в суп на полу, который я заставляю себя вдыхать, смакуя сырую мерзость.

« Это — то, что мы есть, — с каждым вздохом говорю я себе. — Кровь, моча и сперма ».

— Только что узнал.

« Счисти нас. Отмой добела ».

— Я рад, что ты с нами, Р… — улыбаясь, говорит Пол. — Только сильные мужчины верят в правду. Войне Господа нужны сильные воины.

Но я не думаю о войне Господа. Я думаю о своей войне. Я хочу наказать свою слабую плоть. Я хочу стать сильным, чтобы причинять боль тем, кто этого заслуживает. Эти простые упражнения не сделают меня воином, но это могут сделать мужчины во дворе. Военных преступников, руководителей ополчений и наёмных убийц так забавляет дерзость худого деревенского парнишки, что они очень рады учить меня приёмам. На моём теле остались следы их щедрости. У меня красное лицо и красные пальцы, а мышцы начали гореть ещё до того, как я начал. Но я ещё не закончил.

— Они проповедовали сложное учение о Братстве, — откуда-то издалека говорит Пол, — но даже там ни у кого не хватило яиц, чтобы воплотить это в жизнь. Пройти всё до конца, как было на Ближнем Востоке. Мы должны быть готовы сжигать ради правды.

Я понимаю, что мне хватит, когда оказываюсь на грязном полу вниз лицом. Непослушные мышцы не подчиняются приказам, разум пуст и окружён облаками сверкающей черноты. Я использую последнюю оставшуюся калорию, чтобы перевернуться на спину, чтобы можно было смотреть на цветные пятна, кружащиеся перед глазами.

— Эти решётки не выдержат огня, — вдохновляется Пол, наблюдая за моими страданиями. — Когда мы выберемся отсюда, то соберём остальных и закончим работу.

Щёлкает замок. Открывается дверь. Надо мной возникает испуганное лицо, потом дверь захлопывается. Мои глаза прикованы к необычному пятну на потолке. Кровь. Похоже на брызги. Возможно, в ярёмную вену воткнули карандаш.

— Добро пожаловать, братюнь, — кричит Пол новому заключённому.

Мужчина смотрит на меня несколько секунд, его лысая и рельефная голова плавает среди звёзд, как жестокий бог.

— Какого хрена? — говорит он, пиная меня под рёбра. — Свали с чёртова пола. Теперь это моя камера.

Я встаю. Сажусь на койку и смотрю на мужчину. Большой. Мускулистый.

Забитый татуировками. Змеи, черепа и восемь мячей — клише человека, который думает, что темнота — это преступление и насилие, а не пустота, которая скрывается за ними.

— Чёрт, — говорит он, глядя то на меня, то на Пола. — Да вы, мать вашу, ещё дети. Сколько вам, восемнадцать?

— Семнадцать, — отвечаю я.

— Национальная гвардия больше не занимается молокососами. Как такие сопляки, как вы, попали сюда?

— Мы сожгли Хелену.

Он смотрит на меня в замешательстве.

— И Бойс, и Денвер. Они поймали нас посреди Солт Лейк Сити. Мужчина смотрит на Пола. Пол улыбается.

— Мы закончим с ним потом, — говорит Пол.

Я ложусь на койку, скрестив на груди безжизненные руки и переключая внимание на кровь на потолке. Темно-красную, как угасающий закат.

* * *

Подвальная дверь не заперта и наполовину открыта. Через проём тянет холодным подземельем. Моё прошлое больше не ждёт, когда я усну. Оно воспроизводится перед моими открытыми глазами, проецируется в реальную жизнь такой отвратительной ясностью, что мне трудно поверить, что друзья этого не видят. Но если бы они видели, то я был бы в курсе. Уверен, если они узнают, что творится внутри этого скромного человека, пожимающего плечами, то всё изменится.

— Насколько здесь глубоко? — спрашивает у Эйбрама Джули и морщится, когда вода переливается через верх ботинок и проникает внутрь.

— Не знаю, — отвечает он. — Много лет не спускался сюда.

Он протягивает руку и ловит крупные капли, падающие с потолка.

— Но над нами миллионы литров воды из Аллегейни [9] Аллегейни — приток реки Огайо. , так что… насколько хорошо ты плаваешь?

Стены тоннеля покрыты грибковой слизью, а железнодорожные пути скрыты тридцатью сантиметрами мутной воды, поэтому сложно поверить, что когда-то это место было сверкающей городской артерией, качающей жизненную силу города из головы в ноги и обратно. В нынешнем состоянии она больше похожа на канализацию.

— Я не так беспокоюсь о воде, — продолжает он, — как о высоковольтном рельсе, проходящим под ней. Надеюсь, сегодня не тот день, когда они решат его включить.

— Папа, — стонет Спраут.

— Кто-то был так одержим защитой своей дочери, — говорит Джули. — Кажется, ты забыл, что она частенько бывает рядом.

Эйбрам выглядит виноватым, но ничего не говорит.

— Или тебе так нравится быть козлом, что это того стоит?

— Она в порядке.

— Папочка, я боюсь, — говорит Спраут.

— Всё нормально, солнышко, — говорит Джули, поворачиваясь и наклоняясь до уровня глаз Спраут. — Он просто шутит и пытается нас напугать. Он бы не взял тебя сюда, если бы здесь было опасно.

Спраут щурится.

— Не разговаривай со мной, — говорит она. — Ты мне больше не нравишься.