Ксюша Ангел - Хозяин видений

Они принимали меня, как свою. Словно я давно жила среди них, знаю каждого не один день и с каждым успела поделиться секретом. Мне поставили раскладной стул, прям там, у костра, в руки всучили алюминиевую тарелку с горячей похлебкой и ломоть ржаного хлеба. Похлебка, к слову, оказалась восхитительной. Мясной бульон, какая-то каша и крупно нарезанная картошка. Объедение!

Пока я ела, парень по имени Юлий — совсем еще подросток, лет шестнадцати, похлопывал меня по плечу и приговаривал:

— Ну надо же…

Дэн тоже уплетал за обе щеки, смотрел на меня исподлобья и посмеивался. Казалось, он был тут своим. Обычный хищный среди сольвейгов. Как я среди атли, только наоборот. Казалось, разница энергетик его ничуть не смущала — отвлекаясь от меня, он строил глазки Люсии, а она весело хохотала и обзывала его бабником. Наверное, радовалась, что понимала такое распространенное русское слово.

А я вдруг поняла, что мне невероятно легко здесь. Словно я нашла свое место — тяжесть упала с плеч, боль утихла, обиды затерлись, растворились в новых ярких впечатлениях, постепенно заменились образами смеющейся Люсии, непоседливого Юлия, лукавого Дэна, скромного и постоянно смущающегося Алексея — мужичка с дровами, как я его прозвала по себя. Он стоял в стороне и говорил невпопад, но от него исходила сильная волна тепла и участия.

Вот она — моя семья. Настоящая. Живущая странной жизнью отшельников, безумно позитивная и дружная. Место, где я не чувствую себя изгоем.

Почему же именно здесь я явно ощутила, как ноет в груди, выворачивает кишки тоска по людям, которые остались там, во внешнем мире? В том мире мне не место. Там боль и предательство. Там осталось прошлое, едва не сломавшее меня…

Почему именно здесь — где связь с тем миром истончилась, рискуя порваться навсегда — мне так не хочется его отпускать?

Дэн поставил тарелку на снег и поднялся на ноги, отвлекая меня от меланхоличных размышлений. Лицо его стало серьезным, сосредоточенным, а в голосе явно читалось тепло, когда он сказал:

— Барт вернулся.

Я повернула голову — на поляне, с той стороны, откуда появились мы, из-за елок вышла компания из пяти мужчин. Они были одеты в фуфайки, а за спинами на кожаных ремнях у них висели охотничьи ружья.

Впереди странной делегации стоял раскрасневшийся Барт в черной вязаной шапке набекрень. Он улыбнулся и бросил на снег холщовый мешок.

— Думал, вы будете позже. — Посмотрел на меня ласково и добавил: — Добро пожаловать домой, Полина.

В мешке оказались зайцы. Мертвые, серые, со склоненной набок головой и испачканной в крови шкуркой. Я поморщилась, когда Юлий доставал их и передавал Люсии. Барт же, не обращая внимания на мое замешательство, подошел и обнял за плечи.

— Освоилась?

— Немного. Тут все так… естественно.

— И неудобно, — кивнул он. — Особенно для привыкших к благам цивилизации.

— Ты поэтому говорил, что мне не суждено здесь жить?

— Поэтому тоже. Но не только. Идем, нам нужно о многом поговорить.

Барт увлек меня к самой большой, темно-синей палатке недалеко от костра. Скорее это была даже не палатка, а шатер — высокий, просторный и на удивление теплый внутри. Тепло давал современный керосиновый обогреватель, похожий на тот, рекламу которого я видела недавно по телеку в какой-то передаче для туристов.

— Условия жизни у нас не сахар, но мы привыкли, — сказал вождь сольвейгов, снимая коричневые вязаные перчатки и бросая их на «кровать». — Есть хочешь?

Я помотала головой.

— Меня покормили.

Осмотрелась. Две раскладушки, накрытые пуховыми одеялами, раскладной столик между ними, на котором стояла тарелка с печеньем и две чашки. В одной — недопитый чай «Липтон». Современненько…

— Мы уже месяц в Сибири. — Барт снял шапку, фуфайку и аккуратно положил их рядом с перчатками. Сам присел и указал мне на вторую раскладушку. Я послушно опустилась на нее. — Как ты, наверное, уже поняла, сольвейги кочуют.

— Из-за Альрика?

— Из-за него тоже. — Он поморщился. — Кому охота попасться в руки к сумасшедшему древнему экспериментатору? Слыхал я о его опытах…

— Да уж, — пробормотала я.

В шатре я быстро согрелась, поэтому тоже сняла куртку и сложила на коленях.

— То, что произошло с тобой, ужасно. Надеюсь, что смогу помочь, облегчить боль. Мы умеем это — помогать друг другу. Лечим души.

— Здесь спокойно, ты не врал, — призналась я. — Но я не дома.

— Дом — это не место, Полина. Дом всегда там, где душа, как бы пафосно это ни звучало.

— Я не смогу жить с атли, — сердито сказала я. — Ты можешь оправдывать Влада сколько влезет, но я не считаю его поступок правильным. Нельзя ломать людей. Калечить. Ради чего? Ради выживания?

— Некоторые люди формируют нас вовсе не для себя. Это стоит принять. История с драугром многому научит тебя. Опыт — большая ценность, и нужно быть за него благодарным.

— Возможно, это мудро — благодарить за боль, изменившую тебя. Но тогда выходит, что я не мудра.

— Я не тот, кто будет учить тебя прощать, — улыбнулся Барт, откидывая назад прилипшую ко лбу темную прядь. Его волосы растрепались и волнами обрамляли лицо, делая вождя сольвейгов похожим на Торина Дубощита. — Но у меня есть, чему тебя научить. Например, использовать свои способности, не теряя так много кена. Общаться с ясновидцами без дикого желания выпить их. Связываться со мной и Люсией, когда нужна будет помощь. Если вдруг решишь остаться во внешнем мире.

— Ценные умения, — согласилась я. — Но зачем помогать, если я уйду?

— Не все в этом мире продается и покупается, — напутственно изрек Барт. — Все вы дороги мне, каждого из вас я чувствую, но к тебе… — Он вздохнул и прикрыл глаза, словно то, что он скажет, будет роковым для нас обоих. — К тебе у меня особое чувство. Твоя судьба не будет простой — так сказано в книге. Но посмотри, сколько ты прошла, сколько пережила, и вот сидишь тут, говоришь со мной и ощущаешь себя нормальной. Ты выжила. Не сломалась. Полюби себя, Полина. Полюби себя сильную — ту, которой являешься. И увидишь, как все изменится.

— Попробую… — хрипло прошептала я, только теперь осознавая, что плачу.

Не знаю, отчего были те слезы. Может, оттого, что Барт пожалел меня, не жалея. Понял. Принял. Может, оттого, что не давил. А может, он сказал мне то, во что я уже, по сути, не верила — что я смогу пережить эту тупую, ноющую боль, которая превратила внутренности в кашу, отзывалась на каждый шаг, каждое движение. Боль, которую я старалась затереть физическими упражнениями, успокоительными отварами, разговорами ни о чем, но которая неизменно возвращалась в одиночестве. Особенно по ночам, когда не оставалось сил шевелиться, думать, отвлекаться. Тогда эта боль вливалась в душу мутным, едким потоком, медленно разъедая ее, сжигая по крупице.