Юлия Журавлева - Сутки на двоих

Но от необходимости искать ответ ее избавил требовательный крик.

— Ой, извини! Три часа прошло! — бросив мыть посуду, девушка побежала в спальню.

В маленькой комнатке стояло две кровати, одна небольшая, но взрослая, а вторая — маленькая детская, беленькая, украшенная резьбой и позолотой, с шелковыми простынями и воздушным прозрачным балдахином, совсем неуместная в такой комнате и квартире в целом, но новоявленный дедушка со слезами упросил принять хоть это.

Григория бережно взяла дочку на руки, та заливалась криком и не собиралась успокаиваться без вожделенного маминого молока. Наевшись, малышка пришла в благостное настроение, пусть и кроха, она уже не засыпала сразу после еды, всем видам бодрствования предпочитая воздушные ванны. Но сейчас после кормления и обмывания мама аккуратно не туго запеленала девочку в чистые пеленки. Им предстояло самое сложное, наверное, после процесса рождения, — знакомство и объяснение с папой.

Гри с ребенком на руках вышла в кухню-гостиную, где их ждал пораженный Рене. Не веря своим глазам, он подошел к ним и посмотрел на дочь, из-под чепчика которой были видны достаточно длинные для младенца черные пряди, а на белокожем курносом личике блестели папины темные, почти черные глазки и сияла беззубая улыбка.

Он переводил взгляд с жены на дочь, не в силах вымолвить хоть слово, и вот тут Григория пришла ему на помощь. Ведь это было только ее решение, и ей совсем не хотелось, чтобы ребенок к чему-то подтолкнул мужчину.

— Я понимаю, что это слишком неожиданно для тебя, — тихо начала она, — ты надеялся сегодня со мной развестись и забыть, как страшный сон. Я узнавала, есть возможность развестись на пятилетие ребенка, как раз при условии, что это девочка, и нет споров об опеке, так что не все так плохо и ужасно, как может показаться.

— Не все так плохо и ужасно, говоришь? — севшим голосом спросил Рене. — Это ты специально, чтобы я почувствовал себя еще большей скотиной, чем чувствую сейчас? — его, казалось, даже потрясывало от переполнявших эмоций, глаза лихорадочно блестели.

— Я не выставляю тебя скотиной, Рене, и совсем таковым не считаю, — мягко ответила Григория, — просто это было мое решение и тогда, когда я сама практически настояла на консумации брака, и потом, когда узнала о беременности и приняла решение оставить ребенка.

— Почему ты мне не сообщила? — упавшим голосом спросил Рене, — ты ведь знала, где меня можно найти!

— Ты тоже знал, где меня можно найти, — не осталась в долгу Гри, — но за полгода, которые я тебя ждала, так и не объявился. Да и потом, заявиться к тебе и сказать, дорогой, так и так, я беременна и рожаю, а ты как хочешь, но развод теперь невозможен, во всяком случае, в обозримом будущем. Так что, будь добр, бери на себя ответственность! Так ты это видишь? — против воли в слова пробрались эмоции, так тяжко сдерживаемые и до сих пор до конца не пережитые, что малышка завозилась и захныкала.

— Дай мне ее, пожалуйста, — попросил Рене и протянул подрагивающие руки.

С ума сойти, а ведь она считала его оплотом спокойствия! Григория, поколебавшись, бережно передала ребенка отцу, а тот, казалось, не дышал, глядя на дочь.

— Как ее зовут?

— Игнэсса. Игнэсса Вайтран, брачная мета была на моей ауре, так что дать дочке мою девичью фамилию жрецы не позволили, — извиняющимся тоном ответила Гри.

— Ты еще и свою фамилию хотела дать нашей дочери?

Рене ходил с дочерью на руках по комнате. Малышке нравилось разглядывать обстановку, правда, сейчас темные глазенки почти все время останавливались на незнакомом лице мужчины, который, в свою очередь, не отводил от нее взгляд. Григория смотрела на них и чувствовала, что на глаза наворачиваются непрошеные слезы.

— Знаешь, Гри, а я ведь сразу в тебя влюбился, с первого взгляда, только увидев на вступительной церемонии. Даже дар речи потерял — с шальной улыбкой признался вдруг Рене, а Григории показалось, что она ослышалась, до того невероятными были его слова.

— Ты, наверное, даже не запомнила, а я сразу после торжественной части подошел к тебе знакомиться, ты была в кругу подруг и только окинула меня гордым взглядом и пошла дальше. Я ведь не знал, кто ты. А когда узнал, сразу понял: эта девушка не для меня, — с горечью произнес он, — да и еще видел, что ты особо не стремишься к мужскому обществу, и уже не один я сломал копье о твою каменную стену, но все равно пытался. И всегда безрезультатно. В те нечастые попытки ты совсем на меня не смотрела, ты вообще редко на меня смотрела, и на лице у тебя была написана только неприязнь. За мной ведь столько девчонок бегало, а ты проходила мимо и даже не замечала, а иногда и специально отворачивалась. Ну, я и не стал навязываться, понял, что тебе это неприятно. Но выкинуть из головы ту, которую видишь каждый день, очень, знаешь ли, сложно. А то злосчастное задание я воспринял как подарок небес, решил, что это последний шанс стать к тебе ближе. Радовался, как ребенок, когда нас в пару поставили, а ты взяла и подошла к преподавателю с просьбой о замене. Он мне это потом сам сказал, и добавил, чтобы я тебя не обижал, а то ты и так хотела от меня сбежать. И я старался хоть как-то тебя расшевелить, но ты упорно все игнорировала. Меня это раздражало неимоверно! Я не хотел, но грубости вылетали сами собой, зато они вызывали у тебя хоть какую-то реакцию!

А после ритуала я еще подумал, какая ирония, истинный брак с той, в которую так долго влюблен, и которая не любит тебя. Но в те сутки ты открылась для меня совершенно с другой стороны: ты оказалась совсем не заносчивой, не гордой, в тебе не было снисходительности к моим родным, только искреннее сочувствие нашему горю, ты была так открыта. Три с лишним года впустую, а тут, кажется, появился шанс. И я не сдержался в ту ночь. Знал, что не должен так с тобой поступать. В библиотеке, когда мы просматривали литературу, я нашел полные правила ритуала, и понял, что если брак действительно есть, то он самый обычный, не несущий никакой опасности! Но не решился тебе сказать, боялся, что ты сразу развернешься и уйдешь. И в заброшенном храме я понимал, что совершаю ошибку, что обманываю тебя, но просто не смог отпустить. Наверное, те часы были самые счастливые в моей жизни. А в деканате, увидев твое шокированное лицо, услышав слова твоего отца, грубые, но, по сути, правдивые, осознал, что натворил. Я мошенник, утаивший от тебя правду, да еще взял перстень, хотя понимал, что мы с тобой не умрем, и ты напрасно жертвуешь столь ценной для тебя вещью. Просто не видел другого выхода, получается, воспользовался тобой. Как я тогда себя ненавидел! И я хотел сказать тебе, стоя за воротами, что буду презирать себя за то, что привязал к себе обманом. Да не простую девчонку, которой мог бы хоть что-то предложить. А ту, которую ждала всяко лучшая жизнь, чем я мог дать. И я ушел. Сколько раз я хотел сорваться к тебе и все это рассказать! Но каждый раз боялся увидеть только ненависть и презрение в твоих глазах. Скажи мне, я не очень опоздал? Есть ли у меня еще шанс стать частью вашей с Игнэссой жизни и семьи?