Лесса Каури - Стрекоза для покойника (СИ)

Лука зареклась носить футболки с изображением зомби. Отчаянно зажмурившись, она представляла, как склоняется над ней ужасная сопящая и хрипящая тварь, как вдруг щеки ласково коснулось что-то мокрое. С опаской приподняв веки, девушка обнаружила рядом два похожих на маслины глаза, умильно смотрящих на неё с чёрной бархатной маски.

— Ты кто? — с опаской спросила Лука.

‘Монстр’, дружелюбно хрюкнув, снова лизнул её в щёку тёплым языком и упал рядом, подставляя упитанное пузцо. Она помедлила, а затем потрепала пузцо, вызвав очередной каскад ‘предсмертных хрипов’.

В комнату заглянула Муня.

— О, вижу, Семён Семёныч тебя уже разбудил! Плохая собака!

Семён Семёныч, при ближайшем рассмотрении оказавшийся мопсом, покосил на неё глазом, как бешеная лошадь, и утвердительно хрюкнул. Он был согласен называться плохой собакой, лишь бы продолжали чесать пузо!

— Классный! — сказала Лука, приподнимаясь на локте и разглядывая бежевое упитанное тело пса, отдохновенно раскинутые лапы и вяло шевелящийся хвост. — Семён Семёныч, значит? Будем знакомы!

— Его папа в клинику возил, клеща из уха вытаскивать, — сообщила Муня, заходя в комнату и садясь на кровать. — А то бы ты с ним раньше всех познакомилась — без его фейс-контроля ни один человек сюда не входит! Вставай, давай! Чаю выпьем, и отвезу тебя кое-куда, познакомлю кое-с-кем. Ты к работе официантки как относишься?

Лука почесала в затылке. Универ, наверное, придётся бросить, но Муня права — с чего-то надо начинать! Раз она теперь сама по себе…

На её лице, видимо, отразилось нечто такое, что заволновался даже Семён Семёныч. Хотя, возможно, дело было в прекращении поглаживающих движений по пузу.

— Да ты не дрейфь, подруга! — сказала Муня, с сочувствием погладив её по плечу. — Всё образуется! Бывало и хуже! Пойдём, с папой познакомлю!

Лука вымученно улыбнулась, потрепала собаку за бархатные уши и встала.

— Мунь, можно я душ сначала приму и переоденусь?

— Давай. Я тебя на кухне жду с чаем.

Услышав о чае, Семён Семёныч живо спрыгнул с кровати и потрусил в коридор.

Отца Муни звали Пётр Васильевич Прядилов. Огромный, бородатый дядька оказался интересным собеседником, правда, несколько громогласным. Лука за столом помалкивала, искоса разглядывая хозяина дома, думала, что вот так, наверное, и должны выглядеть оборотни в человеческом облике, и периодически дрыгала ногой — выпрашивающий печенье Семён Семёныч ласково покусывал её за голень. Но, поскольку Этьенна Вильевна строго-настрого запретила кормить его со стола, собачий терроризм успеха не имел.

— Мам, мы пошли! — крикнула Муня, когда они обувались в холле. — Вернёмся поздно!

Этьенна величественно вплыла в коридор. Даже в шёлковом халате она выглядела королевой.

— Ты опять берёшь своего Квазимодо? — уточнила она.

— Кавасаки, мам, — укорила дочь. — Нет, мы прогуляемся, а обратно нас Вит довезёт.

— Хорошо повеселиться! — улыбнулась Этьенна и скрылась за занавеской.

Из кухни раздалось довольное чавканье — тайком от жены Пётр Васильевич угощал друга печеньем.

В неоновом свете белая футболка с изображением черепа, держащего в зубах алую розу, казалась голубоватой и сияющей. Лука, добавившая к образу чёрные джинсы — не те, в булавках, а запасные, и яркий разноцветный шарфик, образом осталась довольна. В закрытом клубе ‘Чёрная кошка’, куда привела её Муня, народ, похоже, любил черепа, розы и джинсы. Людей здесь было полно, всех возрастов, танцпол не пустовал, однако музыка по ушам не била, как обычно в подобных заведениях. На всём лежала печать респектабельности — на барной стойке из дерева цвета вишни, на стаканах с золотым тиснением по краю и толстым дном, на люстрах, тяжёлых, бронзовых, с массивными абажурами густо-охряного цвета, и на мозаичном панно, изображающем оскалившуюся пантеру, глаза которой загадочно мерцали изумрудным.

— Значит, завтра с утра придёшь, оформишься, — говорил Луке управляющий клуба, невысокий, черноволосый парень в бархатном пиджаке, ослепительно жёлтой рубашке, джинсах и оранжевых кедах, которому можно было дать и двадцать пять, и тридцать пять лет, — вечером можешь приступать. Работаем с двадцати нуль-нуль до первых петухов, то бишь до трёх ночи. Муня, она готова подписать соглашение о конфиденциальности?

— Я с ней поговорю, Антош, — пообещала та. — Вот сегодня же!

— То есть, она ещё не в курсе? — уточнил тот. — Тогда я её в дневную поставлю!

Муня помялась, но голос её прозвучал твёрдо:

— Будет в курсе!

Когда Антон ушёл, Лука повернулась к подруге.

— Поясни, в чём отличие дневной смены от ночной?

— Элементарно, Ватсон, — засмеялась та, — ночью чаевых больше! Тебе деньги нужны?

Лука кивнула.

— Идём, познакомлю с друзьями, — сказала Муня, — вон они, обормоты, сидят, под Раисой!

— Раиса? — удивилась Лука.

Сразу представилась дородная тётка буфетчица из университетской столовой, в белом фартучке и белой кружевной наколке в высоко взбитых фиолетовых волосах.

— Зверя видишь на стене? Вот её все и называют Раисой! Только не спрашивай почему — повелось с незапамятных времён.

Друзей в компании Муни оказалось пятеро. Две девушки и три парня. Девушки — Оля и Юля — явно приходились друг другу сёстрами, даже одевались похоже. А вот парни кардинально отличались. Александр, Саня, был невысоким крепким блондином с улыбчивой мордахой и взглядом прожжённого бабника; Дмитрий, Димыч, — спокойным крупным шатеном в очках, как у Гарри Поттера, которые, несмотря на дорогую одежду в стиле casual придавали ему вид полного фрика; и худощавый брюнет с пронзительными голубыми глазами и резкими чертами лица, встретивший Муню страстным поцелуем — Виталий или Вит.

— А ты хорошенькая, Лука! — сообщил Саня, едва узнал её имя. — Парень есть?

— Отстань, ей сейчас не до парней! — засмеялась Муня. — Возьмите нам мой любимый коктейль, а мы пока сгоняем на крышу, хочу кое-что ей показать.

Компания понимающе переглянулась, а Лука напряглась — во всех разговорах, в самой атмосфере этого странного места она ощущала двойное дно, и ощущение было не из приятных. Во что же всё-таки она вляпалась?

Мысль вернуться домой с повинной мелькнула и пропала, едва она вспомнила лицо говорящей о детском доме матери… Нет, не матери! И как теперь её называть? Валентина Игоревна?

По кованой винтовой лестнице они поднялись этажом выше. Здесь оказался ещё один зал, куда не доносилась музыка снизу. Полумрак, тяжёлые красные шторы и диваны, обитые малиновым и коричневым плюшем — сонный покой и скромное обаяние буржуазии. Отсюда наверх вёл следующий пролёт. В тёмном помещении стояли вдоль стен запасные столы и стулья, какие-то ящики, пара холодильных камер, а наверх вела ещё одна лестница, на этот раз обычная, деревянная. Муня взошла по скрипучим ступеням, поманила Луку за собой.