Нина Бархат - Присвоенная

— Бояться? Чего?

В его преувеличенно бравом тоне звучало детское: «Боятся только девчонки, а мы, пацаны, — бесстрашны!»

И от этого ком в горле стал больше.

Как младенец и тигр…

— Мести, например.

— А — а… ну, наверное, в этом плане я немножко рискую, — с улыбкой в голосе признал он.

Немножко.

Тяжело вздохнув, я опустила голову. Некоторые вещи изменить невозможно.

Интуитивно, как и всегда, он уловил мое состояние и вдруг начал рассказывать сам, без всяких расспросов, вероятно, чтобы просто отвлечь меня:

— Я думаю, ты и сама заметила существующую среди них иерархию. Но она идет глубже, чем простое превосходство силы и опыта. Кроме тех, кого ты видела, есть и подвид низших. Их внешность слишком отличается от человеческой, что мешает им жить среди людей свободно. Примитивные, больше похожие на животных, они используются для самых грязных работ, для которых достаточно их «приглушенных» способностей, — его речь лилась плавно, спокойно, будто разговор был о видах рыб, населяющих мировой океан.

Конечно же, я видела и этих тоже. И других, судя по всему, не состоящих даже в отдаленном родстве с Кристофом! Но у меня не было ни малейшего желания посвящать Кайла в историю моего первого неудачного побега и тот ужас, которым меня наказали.

— Среди высших расслоение огромно и обуславливается, я уже тебе говорил, возрастом. Молодняк в основном живет почти как люди. Они ходят на работу, едят ту же пищу, что и мы, лишь изредка употребляя кровь. Покупают вещи, даже заводят семьи и друзей, — скептицизм в голосе Кайла подвергал сомнению крепость подобных уз, — но, как ты сама понимаешь, ненадолго.

Я много думал, зачем они это делают. Ведь внешность не выдала бы их, уж слишком похожа на нашу! Как мне теперь кажется, таким образом — в близком контакте — они изучают до мелочей жизнь своих жертв, совершенствуют охотничьи навыки, учатся «сливаться с пейзажем». Но постепенно потребность в человеческой крови возрастает, равно как и их сила, и они все больше отдаляются от общества, почти всегда предпочитая уединение, и только изредка контактируют с себе подобными.

Я пыталась представить эту странную молодость — тайную, многократно повторяющуюся, превосходящую юные годы тех, кому «повезло» стать их временными спутниками и друзьями. Пыталась представить Кристофа неловким, неопытным… слабым…

И не могла.

— Пройдут столетия, а возможно, и тысячелетия, прежде чем они достигнут уровня силы тех, кого ты знаешь. А до той поры им предстоит отбирать по сантиметру у своих старших собратьев куски мира для себя.

— И старшие позволяют?

— Разумеется, нет! Но и их бесконечные жизни иногда кончаются — бывает смертельная вражда, как и у людей, да и мы, охотники, вносим посильную лепту, — незнакомая хищная ухмылка вкралась в голос Кайла. — Оставшиеся бреши и заполняют молодые, сражаясь за лучшие куски между собой! Но до настоящих войн не доходит — конкуренция низка.

— Почему?

— Их слишком мало — считанные единицы, едва восполняющие популяцию.

— Не хотят заводить детей?

— Что-то типа того.

Я почувствовала нежелание Кайла говорить об этом и поняла, что права, как только он оживленно произнес:

— Ты не замерзла? Становится прохладно, может, принести тебе плед?

Улыбнувшись в темноте, я уверила его, что мне не холодно, и спросила о другом:

— Кайл, ты ведь знаешь о ежегодном бале?

— Конечно. А что?

— Мне интересно, почему я не видела его, когда была в услужении?

Вспоминая ощутимые, хоть и незримые, взгляды прислуги на балу, я понимала, что господская охота была частью их искаженной жизни. Как публичная казнь в старину — ты смотришь на чужую смерть, осознавая, что в любой момент и сам можешь оказаться на месте приговоренного… и радуешься, что стоишь среди зрителей. Пока.

Почему я не была среди них?

Я не раз задумывалась об этом, но не решалась спросить у Кристофа. Оберегая его и себя от боли, я почти никогда не говорила о своем первом пребывании в его доме. А он…

— Ты не знала о бале, потому что я подмешал в твою еду снотворное, и ты проспала до утра, — после долгой паузы тихо ответил Кайл. — Не злись. Я не хотел, чтобы ты видела это. Их традиции ужасны!

…И прекрасны. Завораживающая грация движений, точность бросков, невыразимая красота спокойных лиц — резвящиеся тигры, невинные в своих потребностях.

Я, заледеневшая от страха, снова находилась у кромки леса, наблюдая за торжественным приближением победителей, волокущих за собой отвоеванные жертвы.

Но, наряду со страхом, разве не чувствовала я тогда и благоговейного восхищения?..

— Кайл, неужели ты охотишься на тех, кто участвует в этом?

Их превосходство над человеком делало подобное занятие безумием чистой воды! Я не могла поверить.

Но Кайл ответил без тени колебаний:

— Иногда и на них, Диана. И до Кристофа тоже доберусь.

— Но ты же утверждал, что он — сильнейший. Что никто не рискнул бы взяться!

Я говорила себе, что просто боюсь за Кайла. Только за него! …И старалась не слышать животного ужаса, который захлестывал меня при мысли о том, что… у Кайла все получится!

— Я возьмусь! — прозвучал жесткий и уверенный ответ. — У меня с ним личные счеты! Он ответит за боль, причиненную тебе.

Его пальцы нашли мою руку.

— Он больше никогда не сделает тебе больно, Диана. Даю слово.

Я почувствовала на ладони поцелуй.

И хотя я уже знала, что могу верить его слову, мне почему-то стало тяжелее.

— Ты… — мой голос прервался неожиданно для меня самой, — только будь осторожен, ладно? Если с тобой что-нибудь случится, я не переживу!

Это была правда. Он вытащил меня с того света, вернул к жизни и дал надежду. Без него обретенное теряло смысл!

— Не бойся, все будет хорошо, — Кайл обнял меня за плечи и стал покачивать, как ребенка, успокаивая вечными словами. — Все будет хорошо…

Утром Кайл уехал. При виде его машины, исчезавшей за поворотом, мне стало не по себе.

Но чем ярче разгорался солнечный день за окном, тем дальше отступало мое беспокойство. И уже после полудня я так расслабилась, что мне захотелось обследовать окрестности.

Кайл совершенно зря извинялся за дом — он был волшебным.

Для меня, привыкшей к современным комфортабельным апартаментам, красота древности и простоты стала откровением. Я не могла налюбоваться глубоким проявленным временем рисунком старого дерева, из которого была сделана вся незатейливая мебель в доме. По темной шелковистой поверхности хотелось водить пальцами без конца. Стены с грубой фактурой были выбелены известью, и от этого в доме, сложенном из камня и наполовину утопленном в скале, не ощущалось сырости. На крыше, покрытой зеленым бархатным дерном, колыхались маки.