Нина Бархат - Присвоенная

Он надолго замолчал. Мне так хотелось схватить его и вытрясти до капли все, что ему известно!.. Но я не решался шевельнуться, боясь спугнуть негаданное чудо, присевшее на край моей судьбы.

— Когда я впервые это понял, то возобновил исследования ее крови и тканей, засел за спецлитературу. Результаты ошеломили меня — обновление клеток Дианы проходит бесконечно, не накапливая ошибок, приводящих к появлению все более неправильных, старых клеток, как это происходит у всех людей.

Я почти задохнулся. Неужели…

— Ты хочешь сказать…

— Она не стареет, Кристоф. А если я и ошибаюсь, то происходит это не в темпе, присущем людям. Ее организм до сих пор не перешагнул черты двадцати пяти лет.

— Как такое возможно? Она же человек, — я задал вопрос безразлично, просто чтобы заглушить свое желание кричать в небо от счастья.

— Да, она человек, но человек особенный, — тут Кайл впервые улыбнулся — тепло… интимно, и я опять сражался с необходимостью порвать его на части — столько его улыбка говорила об их близости! — Конечно, мне стало интересно, были ли еще такие, как она.

— И? — сорвалось невольно с моих губ.

— Так редко, что даже древние источники считают их существование более нереальным, чем твое, Кристоф, — его взгляд кольнул насмешкой. — Но были, да. Их упоминают как «вечноживущих». Не бессмертных, нет. Их можно убить, как и любого человека… например, оставив тяжелораненым без надлежащей помощи, — напомнил он мне снова.

Но я не слышал его упреков, не раздражался наглостью. Только не сейчас!

— Сколько же продлится ее жизнь? Хоть приблизительно? — незаметно для себя я умолял его… смотрящего на мои руки. Проследив его взгляд, я увидел бешеную пляску пальцев — как у взволнованного старика. Но не почувствовал стыда — парадоксально, но из всех живущих он был способен понять меня сейчас, как никто другой.

— Я не знаю. Да и никто не знает, Кристоф. Века? Тысячелетия? Не знаю. Сомнений нет в одном: Диана будет жить гораздо дольше, чем обычный человек.

Я снова посмотрел на снимок, на сияющую молодостью женщину в объятиях мужчины с обреченным взглядом. Мужчины, стоящего на пороге неотвратимой дряхлости. И понял, почему Диана скоро останется одна.

Впервые я подумал о нем с уважением. Она была права, он — лучший вариант… среди людей. Хватило ли бы силы у меня на такой поступок? Решительной рукой отбросить столько счастливых лет с любимой, чтобы избавить ее от необходимости быть рядом со стариком. Переступить свою пылающую ненависть и ревность, чтобы подарить ей счастье… со своим врагом!

Из древних глубин моей человеческой памяти всплыло нечто, забытое века назад: мне захотелось сказать ему спасибо.

— Не благодари! — отрезал он, как будто слышал мои мысли, и добавил с явно ощутимой неприязнью: — Я это делаю не для тебя.

Конечно. Я понимал.

— Осталось одно. Но самое важное, Кристоф.

Это движение было бы быстрым в мире людей — то, как он придвинулся ко мне вплотную. Для меня же он плыл замедленно, неторопливо, позволяя ясно разглядеть его неловкость. Он остановился настолько близко, насколько не осмелился бы ни один живущий, и посмотрел своими уже выцветшими глазами с многочисленными морщинами вокруг прямо в мои.

— Помни. Если ты еще хоть раз причинишь ей боль — я достану тебя с того света.

Благодарность — я вспомнил это слово! — исчезла без следа, испепеленная неудержимой лавиной ненависти. И с наслаждением выпуская на волю зверя внутри себя, я заревел ему в лицо:

— Ты жив только благодаря Диане! Ты — ничто! Можешь быть уверен, что я нашел бы тебя рано или поздно! И растоптал! Из принципа… или потому, что так мне удобно! А насчет боли… Тебе ли не знать, что к ранам на ее теле приложил руку и ты сам? Или ты думаешь, мне неизвестно, с чьей помощью Адамасу удалось ее похитить? Кое — чего ты не рассчитал, но вряд ли это может сойти за оправдание! Способен ли ты понять, что из-за тебя в порыве ярости я действительно мог ее убить! Ведь я не человек!

Я ждал ответного потока обвинений, но не откровения, заново сломавшего мой мир.

Он тихо произнес:

— Тогда я думал, что нельзя любить сильнее, теперь я понимаю — можно. Тогда я был уверен, что заплачу любую цену за нее. Но иногда, Кристоф, цена бывает нам не по карману. Теперь я это знаю… так же, как и ты.

…После, когда ушел не только он, но и его запах, я замер с фотографией в руках, не отрывая взгляда от женщины, хранившей ключ к моей душе. И я стал слушать, как ускоряется ритм моего сердца, как древняя кровь ринулась по телу, пробуждая его от сонного окостенения. Как сама жизнь возвращается ко мне, неся с собой надежду…

Что-то изменилось.

Еще перед рассветом беспокойство толкнуло меня в плечо, побуждая выйти на улицу.

Почти неразличимые для человеческого глаза и в деталях очерченные для моего, деревья и кустарники, цветы и травы, окружавшие дом, замерли в ожидании. Было тихо. Как будто перед грозой, когда воздух, полный поющих разрядов, заставляет застыть весь мир, чтобы он лучше расслышал то, что последует вскоре.

Но со мной все иначе.

Шуршание крыльев ночных мотыльков; скрежет зубов ежа, расправляющегося со своей ночной добычей — мышью, треск ее ломающихся костей, затухание ее сердца; шорох пуха в гнезде; бесчисленное гулкое капание росы — близкое, далекое, едва уловимое; эхо от падения росных капель; грохот трущихся листьев; оглушительный вопль предрассветной птицы, резкий стук ее клюва и многое… многое другое… И это только то, что рядом.

И это только звуки.

Запахи же — вселенная. Тонкие, легкие, сладкие, темные, мускусные, зудящие, душные, кричащие в лицо и таящиеся, но тем не менее ясные для меня, как и сама вселенная, что состоит из них.

И в бесконечности затерялся один. Не запах, а его шлейф. Не шлейф, а лишь память о нем… Самый важный во всей вселенной. Ее запах.

Я взлетел на конек крыши (выше точки нет рядом), привычно замер и закрыл глаза, пытаясь совершить невозможное — найти самый конец паутинки ее аромата. Ведь она ездит в другие города и страны, я знаю, навещает немногочисленных знакомых. А я каждый день вот так же застываю на крыше, надеясь на чудо, надеясь… надеясь…

Как же сильно было искушение взять ее в кольцо охраны! Борьба была неистовой, изматывающей. Я уверял себя, что это лишь для безопасности Дианы, чтобы уберечь ее от нападения или нелепой случайности. Чтоб предотвратить, чтоб оградить, чтоб сохранить, пока… Что? Пока я приду за ней?

А по какому праву? Да, у меня было одно, не вызывавшее никаких сомнений раньше, — право сильнейшего, позволявшее брать любую вещь в мире, если я хотел ее.

Но Диана не вещь.

Как много времени и боли — ее и моей — потребовалось, чтобы я понял это.