Эми Эвинг - Драгоценность

Я могу только таращиться на него. Его рот изгибается в широкой улыбке, и я чувствую, что пропадаю.

– Твое волнение вполне объяснимо. Я знаю, что ты здесь недавно. К Жемчужине надо привыкнуть.

Я с трудом заставляю себя кивнуть головой, и это лучше, чем ничего. Откуда он знает, кто я?

Он закрывает за собой дверь. Комната вдруг становится слишком тесной для нас двоих.

– Не желаешь ли присесть? – любезно предлагает он. Я не уверена, что могу двигаться; даже мои губы как будто склеены. Я хочу что-то сказать, но голова не работает. Я могу лишь смотреть на него, любоваться простым изяществом его движений, изгибом рта, этими необыкновенными серо-зелеными глазами. Он смеется, и мое сердце раздувается как воздушный шар, от чего перехватывает горло. – Я знаю, что у тебя никогда не было компаньона, но ты можешь говорить со мной. Все в порядке. Я здесь к твоим услугам.

Надежда пробуждается во мне, заполняя собой все клеточки тела. Он здесь ради меня ?

– Зачем? – то ли квакаю, то ли покряхтываю я, и мои щеки заливаются краской стыда от звука собственного голоса.

Он, кажется, рад, что наконец-то добился от меня ответа.

– Разве твоя мама никогда не объясняла тебе, для чего нужны компаньоны?

Я мотаю головой.

– Но наверняка у кого-то из твоих подруг они были?

Я задумываюсь на мгновение.

– Что, все компаньоны… так выглядят?

Он снова смеется, на этот раз громче.

– Не в точности, но, пожалуй, что да.

– Нет, – отвечаю я. – Тогда не было.

Его лицо становится задумчивым.

– Почему бы нам не присесть?

– Хм, ладно. – Я задеваю ногой угол журнального столика, приближаясь к дивану.

– С тобой все в порядке? – спрашивает он.

– Да, все хорошо, – вздыхаю я, стараясь не обращать внимания на боль в ноге. Неужели я всегда такая неуклюжая? Мне кажется, что мои конечности отделились от тела и не знают, что им теперь делать.

– Что ж, – продолжает он. – Почему бы тебе не рассказать немного о себе?

Меня так давно никто не просил об этом.

– Что ты хочешь знать?

Он откидывается назад и закидывает руку на спинку дивана. Я задыхаюсь, чувствуя близость его тела, глядя на форму его рук и плеч, цвет кожи, тугие мышцы. Какая досада, что мои щеки предательски горят. Хорошо бы открыть окно.

– Все. Все, что ты захочешь рассказать. Что ты больше всего любишь?

– Я… занимаюсь музыкой.

– Правда? – Его глаза загораются. – И на каком же инструменте ты играешь?

– На виолончели.

– Это один из моих любимых. – Он улыбается. – Знаешь, в прошлом году я слушал Страдивариуса Тэнглвуда в Королевском концертном зале.

Мое волнение как рукой снимает.

– Да ты что? Живьем? Самого Страдивариуса?

– Я так понимаю, ты его поклонница.

–  Поклонница ? Да Страдивариус Тэнглвуд – самый талантливый виолончелист столетия! Он… я хочу сказать, да разве можно его не… – Я не могу сформулировать свою мысль. « Поклонница» прямой шрифт кажется таким банальным словом. Наш граммофон в Южных Воротах почти вышел из строя – так часто я слушала записи концертов Тэнглвуда. Он был моим вдохновением.

– Тогда я удивлен, что тебя там не было, – говорит он. – Это был удивительный концерт.

– Могу себе представить. Он играл менуэт ре минор?

Кажется, он восхищен.

– Да, играл. Хотя моя любимая – прелюдия соль мажор. Я знаю, это немудреная пьеса, но…

– Это и моя любимая! – Я не хотела кричать – вид у парня немного встревоженный. – Это… первая пьеса, которую я разучила, – добавляю я чуть спокойнее.

– Возможно, он будет снова выступать в ближайшие несколько месяцев. Я бы с радостью пригласил тебя. Хотя, признаюсь, я предпочитаю Рида Пёрлинга.

У меня отвисает челюсть.

– Рида Пёрлинга? Ты шутишь? Пёрлинга даже сравнивать нельзя с Тэнглвудом! Он уступает в технике, манере игры, его фразировка всегда ужасно неуклюжая, а эмоциональный диапазон как у дверной ручки… – Помню, я до хрипоты спорила об этом с учительницей музыки в Южных Воротах. – Это все равно что сравнивать ограненный бриллиант с куском кварца.

Он смеется.

– Никогда не встречал девушек из Банка, которые бы так любили музыку и разбирались бы в ней. – Его рука спускается со спинки дивана, и он нежно проводит кончиками пальцев по моей щеке. – Мне не терпится познакомиться с тобой поближе.

В моей груди настоящий переполох, сердце стучит оглушительно громко, но я ни о чем не могу думать, только чувствую прикосновение его пальцев, от которого странное тепло разливается по моему телу.

Но откуда-то из самых глубин моего замутненного сознания все-таки просачиваются его слова.

– В каком смысле «девушку из Банка»?

Он убирает руку, и его серые глаза смотрят настороженно.

– Как «в каком смысле»? Ты же из Банка.

Отчаяние захлестывает меня, заволакивает глаза мутной пеленой, и свет как будто покидает эту комнату. Конечно. Мне следовало догадаться. Он принимает меня за другую девушку. Меня вообще здесь не должно быть.

Он вглядывается в мое лицо.

– Ты не из Банка?

Я качаю головой, в горле стоит ком.

– Из Болота, – шепотом выдавливаю я из себя.

Он вскакивает, как будто я ударила его током.

– Нет, – говорит он, медленно качая головой. – Нет. – Он щиплет себя за переносицу. – Пожалуйста, скажи мне, что ты не суррогат.

Это слово хлещет меня пощечиной, и, когда он снова поднимает на меня глаза, они уже совсем другие, и я знаю, что теперь он смотрит на меня, как все, и видит только мою функцию, а не человека. Он больше не видит меня .

Правда написана у меня на лице. Я чувствую ее кожей, эту предательскую правду, которая кричит ему, что я опасна, что общаться со мной запрещено. Что я никто.

– Что ты здесь делаешь? – шипит он, оглядываясь по сторонам, словно опасаясь, что за нами кто-то наблюдает.

– Я… я…

Он хватает меня за руку.

– Ты должна уйти. Сейчас же.

Вдруг раздается стук в дверь. Мы оба застываем в оцепенении, с одинаково испуганными выражениями лиц.

– Одну минуту, – громко произносит он, и его голос удивительно спокоен при всем драматизме ситуации. Он прикладывает палец к губам и тянет меня в гардероб, заталкивая внутрь и закрывая дверь. В шкафу темно и пахнет нафталином. Я опускаюсь на пол и прижимаю глаз к замочной скважине.

Он пробегает рукой по волосам, поправляет ворот рубашки и открывает дверь.

– Здравствуй, – говорит он так же весело и непринужденно, как при встрече со мной.

– Добрый день. – Голос тонкий и гнусавый, и я сразу узнаю его. Он принадлежит племяннице герцогини.

Нет. Не может быть, чтобы он был здесь для нее.

– Моя тетя просто невыносима, – жалуется она. – Прошу прощения за опоздание.