Екатерина Коути - Заговор призраков

– А? Извини. – Он спрятал нож. – Оппидане начали задирать меня, а один громила заявил, что отныне я стану его фэгом, то есть пажом. Буду воду ему носить по утрам, камин чистить, гренки намазывать маслом. Так в Итоне принято, младшие всегда прислуживают старшим. Но это не входило в мои планы. Я, лорд Линден, стал бы прислуживать только Истинному королю, но он умер уже давно. Так я и заявил этим скотам.

– И побил их как следует?

– И пустился наутек, – криво улыбнулся Чарльз. – Я не струсил, но ведь ни один человек не пойдет в рукопашную против носорога. У всех на слуху Великая Драка тысяча восемьсот двадцать пятого года, в которой погиб сын лорда Шафстбери. Но тот сын был младший, а младшего сына, согласись, хотя и жалко, но не очень. Я же наследник титула. Мне ли рисковать? Но оппидане все равно меня догнали и так отлупили, что брызги крови из моего носа долетали до верха колонн.

– Вот же негодяи!

– Бывает и похуже. Задело меня другое. Я должен был стать одним из них, равным среди равных, и вместе с ними колошматить колледжеров. Если бы наш дядюшка…. Простите, сэр, я не слышал, как вы вошли.

Джеймс появился в дверях тихо, как тень. Длиннополый черный сюртук, черный жилет, только пасторского галстука не хватает – его мистер Линден снял. Еще в кэбе Агнесс отметила, что батист успел посереть от городской копоти.

– Отчего же ты умолк?

Лавируя вокруг этажерок-обелисков, пастор направился к племяннику, который вскочил, как ужаленный. Нахальство нахальством, но манеры Чарльза были безупречны.

– Пусть мое присутствие не тяготит тебя. Ну же! – И дядя чувствительно встряхнул его за плечо. – Или Агнесс никогда не услышит продолжение твоей повести? Как ты сдружился с колледжерами и вместе с ними поставил на место напыщенных юнцов из города. Каким уважением ты начал пользоваться среди тех и других. Как, наловчившись, стал выходить победителем в драках. Все это было, Чарльз. Ты славный малый, когда не распускаешь хвост. И как только тебя угораздило вылететь из Итона? – спросил мистер Линден, стягивая холстину с ближайшего кресла.

Агнесс и Чарльз дружно чихнули.

– Директор разве не написал вам, за что меня так? – прочистив горло, спросил племянник.

– За совокупность проступков, отягощенных вызывающим поведением и неподчинению приказам.

Сидел мистер Линден так прямо, словно спинка кресла была не сливочно-белым атласом обтянута, а утыкана гвоздями. Эту позу Агнесс знала хорошо. Держись, кузен. Сейчас пойдут цитаты из псалмов.

– И вы поверили? Ну так слушайте! На самом деле Хоутри потребовал, чтобы я дал ему прочесть мой дневник. Кто-то донес, будто я собираюсь устроить фейерверки на пятое ноября, и он хотел выяснить, не изложил ли я свои планы на бумаге.

– Но фейерверки – это же добрая традиция… – начала Агнесс.

– Если бы! В Итоне с тысяча восемьсот четвертого года запрещено празднование дня Гая Фокса.

– А что произошло в тысяча восемьсот четвертом году? – с замиранием сердца спросила девушка. Итон казался ей чем-то вроде гладиаторской арены.

– Какому-то ротозею сунули зажженную петарду в карман, вот ему бедро и разворотило. Он, кажется, умер от ран, – пожал плечами Чарльз. – Но суть-то не в этом! Суть в том, что от меня потребовали подлость.

– Да, и вправду гадко получилось. Ты поступил как джентльмен, Чарльз, – обрадовался мистер Линден и встал, потирая руки. – Кажется, вопрос разрешился сам собой. Я укажу директору на неправомочность его требований, и тебя зачислят обратно… Позволь только уточнить – речь идет о паре хлопушек или новом Пороховом заговоре? – спохватился он.

– Ну-у… положим, пороха там было всего ничего. Один бочонок. Маленький. И мы припрятали его далеко от Долгого зала…

Агнесс скосила глаза на запыленное окно, ожидая, когда по стеклу поползут морозные узоры – они бывают так красивы! – но Джеймс лишь вздохнул. Даже такая выходка Чарльза не казалась ему из ряда вон выходящей.

– Поскольку поездка в Итон была бы бессмысленной, сэкономленное время я готов потратить на дела в Лондоне.

Поклонившись Агнесс, он молча вышел из гостиной.

– Какие такие у него дела? – подступился к кузине Чарльз. – И кстати, для чего вас вызывали во дворец?

– Я… я гуляла в Грин-парке и… и повстречала архиепископа Кентерберийского, – вдохновенно солгала она. – Он хотел передать мистеру Линдену привет. Все ж они коллеги… в некотором роде. Теперь у них какие-то общие дела… церковные, и они хотели посвятить в них королеву.

К ее немалому удивлению, Чарльз проглотил ее ложь с тем же аппетитом, с каким давеча уплетал нугу.

– Чего только на свете не бывает, – присвистнул мальчик. Похоже, дядины странности тоже были ему не в диковинку. – А ты сама не хочешь почитать?

– Что почитать?

– Не Великую же хартию вольностей! Мой дневник.

– Да ты что, как можно! Чужой дневник!

– Если с моего согласия, то можно.

Чарльз порылся под подушкой и извлек книжицу, переплетенную в шагрень – зеленую и пупырчатую. Видимо, незадолго до прихода Агнесс он перечитывал дневник, скучая по школе.

– Сейчас я отыщу тебе что-нибудь поинтереснее, какой-нибудь вдохновляющий пассаж… Так, ну это клише… а это вообще стоило бы вымарать, дабы не гневить бумагу… Вот, хотя бы…

Буквы, выведенные легким, летящим почерком, складывались в слова, но что это были за слова!

«Свист и удар, свист и удар, и так до бесконечности. Стискиваю зубы, проглатывая крик. Не отгоняю боль, но бросаюсь в поединок с ней, пока она не подчинится мне, пока из всепоглощающей, от которой хочется скулить и давать любые клятвы, не превратится в легкое жжение, по-своему даже приятное. Ну вот, так лучше. Теперь за дело.

Перочинный нож споро скользит по дереву, вырезая буквы. Их остается четыре.

Так начался мой первый день в среднем отделении пятого класса. Отучившись в нем, попадаешь в старшее отделение, где сидишь, как на иголках, дожидаясь вакансии в шестом. А после шестого – все, свобода! От нее меня отделяет пара лет.

По традиции, я должен был притащить в часовню «церковные сласти», сиречь кулек с орехами, и угостить других пятиклассников. Но мы же не дети, чтобы грызть миндаль и замирать от дерзости. Я принес кое-что посолиднее – флягу с бренди. Мы пускали ее по рукам во время коленопреклонений. Забавы наши протекали гладко, пока Генри Лэмбтона не угораздило загоготать посреди гимна. За смех в часовне директор спускает шкуру. А за смех, вызванный глотком бренди, он готов пробрать тебя до костей.

Отдуваться за всех пришлось мне, но я и не возражаю. Давно хотел осуществить сей прожект.

Пережидаю новый удар, не выпуская из рук ножа. Снова наклоняюсь пониже, так, что волосы щекочут лицо. На очереди буква «Н».