Екатерина Коути - Страшный дар

И тогда Агнесс останется с Джеймсом навсегда.

Теперь уже и Ронан услышал завывание вьюги и вскрикнул, когда вихрь швырнул ему в лицо острое крошево снежинок. Прижимая к себе Агнесс, рванулся к двери, но дверь захлопнулась и покрылась коркой льда.

– Вы думаете напугать меня салонными фокусами? – обернулся он к Джеймсу, который улыбался так же спокойно.

– Ничего ты еще не видел, глупый мальчишка. Я не остановлюсь ни перед чем, лишь бы удержать Агнесс от Третьей дороги.

– От чего?

Свист ветра стих так внезапно, что от наступившей тишины у Агнесс заломило в ушах. Мистер Линден смотрел на Ронана в таком замешательстве, словно это Ронан, а не он, устроил метель в середине июня.

– Как еще ты собираешься найти свою мать, если не через Третью дорогу? По карте наугад будешь тыкать? – сказал мистер Линден и стал обычным джентльменом, огорченным, что у молодого поколения столь скудный запас знаний.

– Дядюшка, Ронан ничего не знает про Третью дорогу, – пояснила Агнесс, радуясь его внезапному возвращению в мир людей.

Позади застучала капель – дверь понемногу оттаивала.

– Как он может про нее не знать? – отмахнулся мистер Линден. – Он что, своих рук не видел? Недаром же он носит перчатки. Уж будь так добр, сними перчатки и докажи Агнесс мою правоту.

Ронан согнулся, как будто пастор резко ударил его в живот, но распрямился и, глядя на него с вызовом, медленно стянул перчатки. Еще до того, как они сползли окончательно, Агнесс поняла, почему он прятал руки. Вместо смуглой кожи – шершавая кора, как у старого дерева, сплошные струпья и трещины, некоторые совсем свежие, а между пальцев багровели шрамы.

Когда раздался судорожный вздох, Агнесс поднесла ладонь к губам – как можно быть такой несдержанной?

Но это была не она. Это был мистер Линден.

– Боже! Кто это сделал? Твой отец? – обратился он к Ронану с искренним сочувствием.

– Я таким родился.

– Нет, мальчик, ты родился не таким. Ты родился с перепонками между пальцев. Если разрезать перепонки, кожа трескается и может ороговеть, суставы теряют подвижность. Это явление хорошо изучено, увы, слишком хорошо.

– Значит, я все-таки демон? – обреченно спросил Ронан.

– Ну что ты, какой из тебя демон? Ты обычный фейри. Селки-полукровка.

Заметив недоуменные взгляды, Джеймс продолжал:

– Селки живут в море в обличье тюленей, но порою выходят из воды и сбрасывают тюленью шкуру, что скрывает их человеческие тела. Ты наполовину селки… или все-таки роан… нет, селки, хотя разница между ними теперь не так уж велика. Селки отличаются свирепым нравом, они топят рыбацкие лодки и рвут сети. Роаны, напротив, смиренны и миролюбивы. Сейчас оба племени живут вместе, потому что их осталось очень мало. Кровь их давно смешалась.

– Тюлени, – медленно произнес Ронан. – Шкуру? Они… сбрасывают шкуру?

– Да, и если завладеть ею, их можно принудить к супружеству. Из селки получаются хорошие жены и заботливые матери, а детей, родившихся от такого союза, можно отличить по перепонкам между пальцами. Но если селки найдет свою шкуру, она принимает звериный облик и возвращается в море, обрывая все связи с миром людей.

– Я держал ее шкуру в своих руках… если бы я тогда… – забормотал Ронан, опускаясь на пол рядом с каменным драконом и комкая стебли наперстянки.

Нагнувшись, мистер Линден похлопал его по плечу.

– Не отчаивайся, ты успеешь найти свою матушку. Обратись к Третьей дороге, попроси, чтобы она привела тебя к ней.

– Что это за дорога, сэр? – спросила Агнесс, поглаживая Ронана по другому плечу.

– Жил да был в Шотландии один бард, Томас Рифмач, прозванный Честным потому что за всю жизнь он не произнес ни одного лживого слова. Посему у нас нет причин не верить этому джентльмену. Как-то раз, когда он отдыхал на Эйлдонском холме, к нему подъехала дама в зеленых шелках и парче, а с уздечки ее белоснежного скакуна свисали серебряные колокольчики, пятьдесят и еще девять. Столь прекрасна была та дама, что Томас преклонил перед ней колени, как перед Богородицей. Но то была королева фейри, и она поведала ему о трех дорогах:

– Фейри – это и есть «они»? – поняла наконец Агнесс.

– Да, хотя мне больше по душе название «сокрытый народ». В те дни, когда мир еще был молод и видел прекрасные сны, фейри не нужно было таиться, но люди вытеснили их с зеленых лугов, срубили их леса и перегородили плотинами их реки. Фейри могущественны, но при этом очень уязвимы. Многих из них страшит холодное железо, а его становится все больше и больше. Одни погибли, другие скрылись от людей, прибегнув к помощи гламора – волшебных чар, которые могут изменять очертания мира, делать его прекраснее, чем он есть на самом деле, или напротив – притушить сияние красоты, сделать ее недоступной для глаз смертных… Или просто позволяют им оставаться невидимыми. Это как мимикрия у животных.

Ронан поднял голову.

– Откуда вы все это знаете? – всхлипнул он.

– А ты не догадываешься?

– Вы тоже полукровка. Фейри была ваша мать?

– Нет, мой отец. Он позвал ее к себе, и она ушла с ним, потому что любила его больше всех земных богатств.

– Наверное, он тоже ее любил. Хотел бы я иметь такого отца.

Его зрачки растеклись, заливая глаза чернотой, и он бросился вон из кабинета, как злой, усталый, напуганный зверь, чья клетка только что распахнулась. Лестница заскрипела от его бешеного топота.

– Ронан, подожди меня! – крикнула Агнесс, бросаясь вслед за ним, но ее запястье словно холодные тиски сдавили.

Агнесс безнадежно оглянулась на дядю – и ужаснулась его взгляду. Снова в глазах преподобного Линдена кружилась вьюга, а лицо его сияло хрустальной, нечеловеческой красотой, и острые линии казались высеченными из льда.

– Ответь мне только на один вопрос. Если бы он был обычным человеком и ему была уготована обычная жизнь, если бы в нем не было ни крупицы волшебства, ты все равно полюбила бы его?

– Будь он обычным человеком, я полюбила бы его еще сильнее. Его дорога страшит меня. Я не знаю, что там в конце.

– Там нет ничего. Морские фейри обращаются в пену, и ее разносят по морю ветра.

– Ни греха, ни спасения, – вспомнила Агнесс.

– Да. И ты все равно уходишь?

– Все равно.

Холодная рука разжалась и упала.

Лицо Джеймса Линдена сделалось обычным, разве что очень бледным.

И глаза… В глазах не было снежной бури. Только усталость и боль.