Наталия Ломовская - Лебяжье ущелье

Шепот. Так Ганна называла свой внутренний голос. Говорят, у одиноких детей заводятся невидимые друзья. А у Ганны появился внутренний собеседник. Почти единственное, что принадлежало ей безраздельно. Тихий шепот, как дыхание ветерка в листве. Она шла по улице Горького, бесцельно рассматривая витрины. Магазин «Свет» – торшеры и ночники за вычищенными до блеска витражными стеклами. Аптека. «Островок» – спортивные товары, снаряжение для охоты и рыбалки. В стеклянном плену томятся чучела – белка, заяц с плачущей мордочкой, фазан, похожий на индюка. Самодовольный охотник, вырезанный из картона, попирает стопой набор блесен, напоминающих елочные игрушки. От гордости за свою самодостаточность и независимость надувается резиновая лодка. Разноцветные поплавки стоят в стаканчике, как авторучки. Черное китайское удилище готово к легкому взмаху. Металлический садок ждет своих пленников… Магазин парфюмерии и косметики, в стеклянном аквариуме плавают две сонные скалярии, прилавки почти пусты.

«Букинист». Из распахнувшихся дверей на Ганну повеяло теплом. Тепло пахло книжной пылью, патиной, паутиной, чем-то еще… Памятью?

Она не хотела заходить, но ноги сами понесли ее внутрь магазина. Крошечное помещение, полутемное, хотя на улице свободно расправивший плечи зимний яркий день. Покупателей немного – неопрятный толстяк листает у стеллажа альбом Бердслея, две девушки, перешептываясь, примеряют какие-то колечки кустарной выделки. В стеклянных витринах, таинственно подсвеченные, покоятся осколки разбитого мира. Монеты. Марки. Открытки. Янтарные брошки. Серебряные ложки и кольца для салфеток. Подстаканники. Образки и крестики. Бусы из мерцающего зеленого камня. Нефритовая фигурка китайца – лысый, в халате, он хохочет, схватившись за бока. Огромная, телесно-розовая раковина. Фарфоровые статуэтки – мальчик с собакой, свирепый турок, боярышня. Тяжелый на вид нож, на рукоятке перламутром выложена ломаная буква «Z». Он почему-то очень дорогой.

У кассы нестерпимо для глаз сияет, горит, озаренный лучом солнца, медный самовар. Дородный, с медалями. «Пусть бы все это было мое, – подумала Ганна. – Янтарная брошка в виде паука, нефритовый китаец, монета с профилем толстой женщины, нож с перламутром. Хочу, чтобы все это было мое».

– Чем-то конкретным интересуетесь?

У продавщицы пергидрольная гривка начесана и спущена на низенький лобик, кружевная кофточка вот-вот лопнет на пышной груди, на шее, на запястьях, в ушах – яркая пластмассовая бижутерия. Она не подходит этому месту, она опошляет его. Справа от продавщицы – темная икона, видны только белки глаз. Слева стоят часы черного дерева, золотой маятник застыл в ожидании, когда время начнется снова. Ганна кивает. Она не хочет уходить отсюда без покупки. Палец девушки шарит по стеклу прилавка, продавщица не без интереса наблюдает за его блужданиями. Посматривает и в лицо покупательнице. Ганна уже знает, что ее шрамы и отталкивают, и привлекают людей, притягивают взгляды больше, чем красота.

– Открытку? – утверждающе спрашивает продавщица и выуживает из-под стекла толстенькую пачку. – Выбирайте. Или все возьмете?

Ганна бы взяла, но это ей не по карману. Да и потом, для того чтобы сохранить память об этом месте, довольно будет и одной. Она выбирает, не глядя, из пачки, которую продавщица тасует, как колоду карт. Мальчик и девочка, одинаково пухленькие и кудрявые, в одинаковых нарядных матросках, сидят на скамеечке и кушают черешни из большой миски, что стоит между ними, а под ногами у них путается белая болонка. Открытка черно-белая, но черешни в миске, в руках у детей, на ушках у девочки, и ее губки, и бантик на шее собачки, подкрашены кармином. Внизу вьется надпись: «Люби меня, как я тебя». Уголки открытки обломаны, и пахнет от нее пылью. Памятью. Ганна выгребает из замшевого кошелечка мелочь и выходит на улицу, в намечающиеся сумерки. Теперь она знает, куда ей идти.

Ганна отнесла документы в книготорговый техникум. Ксения Адамовна была разочарована и не скрывала этого. Напрасно она выпытывала у племянницы, чем объясняется этот странный выбор. Ганна молчала и улыбалась, она выглядела вполне счастливой, впервые за долгое время, и тетя Ксана отступилась. Над изголовьем своей постели Ганна прикнопила старинную фотографию – двое детей едят черешню. Девочка отходила от пережитого, успокаивалась, душа у нее отмякала… Так думала Ксения Адамовна, но ошибалась в своей наивности. Ганна ждала чего-то, и слащавая открытка была только знаком, только пропуском в будущее счастье…

Однажды Ганна взяла карандаш и написала тонко-паутинным почерком на обороте свою фамилию: «Марголина». Это получилось смешно, как-то по-школьному, но она словно утвердила право собственности.

Девушка продолжала заходить в «Букинист». Ее там уже знали. Блондинистая продавщица не стала приветливее, но и не следила за Ганной так, словно видела в ней воровку. Ганна время от времени покупала разную мелочь – томик стихов, хрустальный флакон из-под духов, в котором таилось эхо старинного аромата, один раз даже украшение, серебряную подвеску-сову. Крошечная сова щурила глаза, у нее была умная и грустная физиономия. Она все знала о Ганне, и Ганна, повесив сову на шелковый шнурок, стала носить ее на шее. Это украшение шло ей больше, чем бриллианты, подаренные Вадимом. Из всего, что было в мире, Ганна любила только эту сову да еще сам «Букинист».

И он отвечал ей взаимностью. Крошечный магазинчик открывал Ганне свои тайны, делился секретами. Он ведь, в сущности, тоже был одинок – выставленным на продажу вещам, обломкам чужих кораблекрушений, нужна была хозяйка. И Ганна соглашалась ею стать.

Оказывается, кроме общего зала, был еще один, дверь в который скрывалась за коричневой бархатной шторой, в тени стеллажа. В этот зал не проникали солнечные лучи, там даже не было окна. Он освещался галогеновой лампой, издававшей характерный звук – не то шип, не то свист. Там безраздельно царил сутулый седенький старичок с неожиданно молодым и пронзительным взглядом светло-серых глаз. Под стеклянными прилавками лежали особо ценные вещи. Золото? О да. Но не та штамповка, которой завалены витрины ювелирного магазина «Кристалл».

В это святилище Ганне удалось проникнуть один только раз, за спиной дамы в лисьих мехах. Дама принялась рассматривать какую-то брошь, а старичок принялся рассматривать Ганну. Она смутилась, замялась и опрометью убежала. Но это ничего. Всему свое время. Ганна была уверена, что после окончания техникума она попадет работать в этот магазин. Отчего так? Просто знала, и все. Почему бы и нет? Она отлично учится, идет на красный диплом, судьба должна хоть как-то ее отблагодарить. Не киснуть же ей за прилавком с канцтоварами, продавая сопливым первоклашкам и их озабоченным мамашам пластилин да счетные палочки?