Рейчел Уорд - Числа. Хаос

— И как, перестал? Не снится больше?

— Не перестал.

Откидываюсь на спинку дивана — я как выжатый лимон. Будто разом навалились долгие месяцы недосыпа.

— Ты же с ног падаешь, — говорит Адам. — Пойду я.

Встает. Я тоже начинаю подниматься.

— Ладно, сиди, — говорит он. — Я сам дверь закрою… только можно, я еще когда-нибудь приду? Это ничего?

Падаю обратно: у меня не осталось ни капли сил. Я была уверена, что буду биться с ним, защищаться от демона из страшного сна. Но Винни оказался прав. Это просто мальчик, которому так же страшно и непонятно, как мне. Я ужасно устала и вправду хочу, чтобы он ушел.

А еще я тоже хочу, чтобы он вернулся.

— Ага, — говорю. — Приходи.

Тут он улыбается — немного криво: обожженная кожа загрубела. А здоровая щека у него такая гладкая-гладкая, что у меня все внутри тает. Он подходит ко мне и на секунду останавливается.

— Пока, Сара, — говорит он.

— Пока.

Не успевает он дойти до двери, как глаза у меня слипаются и я погружаюсь в глубокий сон без всяких сновидений.

Она закрывает глаза. Так она выглядит добрее, моложе. Лицо у нее бледное-бледное, прямо белое. Когда я прохожу мимо нее, она так близко, что я улавливаю ее мускусный аромат, и мне так хочется обнять ее, прижать к себе, зарыться лицом ей в волосы, надышаться ее запахом…

Останавливаюсь на пороге, гляжу на нее. Остаться бы здесь навсегда.

Откуда-то сверху доносится писк. Сара, наверное, тоже слышит его сквозь сон — она шевелится, но потом засыпает снова. Писк тонюсенький, как будто пищит котенок, какая-то зверюшка, но от него я сразу начинаю нервничать. На цыпочках прохожу мимо Сары. У лестницы смотрю наверх. Кажется, дома никого больше нет, только этот писк. Похоже, я понимаю, кто это плачет.

Не знаю, как быть, то ли пойти на писк, то ли сматываться. Наверное, любопытство побеждает, а может, не только любопытство. Этот дом, Сара — мне ведь было суждено их найти. Судьба сделала так, чтобы я здесь оказался именно сейчас. И услышал плач. Если я сейчас убегу, значит, все равно придется в другой раз возвращаться и разбираться. Осторожно поднимаюсь по голым ступеням. На первой площадке плач слышится по-прежнему сверху. Сердце колотится так, что вот-вот выскочит. Слышу, как входит и выходит воздух изо рта.

Поднимаюсь дальше, на верхний этаж. Писк слышится громче, отчаяннее. На площадку выходит четыре двери. Толкаю каждую по очереди и отступаю в сторону, как будто из-за двери в меня целится человек с ружьем. Сначала ванная — заплесневелые стены, из крана капает на ржавый потек в раковине. Потом спальня — все завалено шмотками, матрас прямо на полу, к стене прислонена гитара. Вторая спальня — старый диван вместо кровати и везде стопки книг, журналов и газет. Нигде никого.

Осталась последняя.

Дверь приоткрыта. Крик стал оглушительным, и это явно не зверюшка. Останавливаюсь. Мне туда нельзя. «Иди уж, — говорю я себе. — Теперь-то чего».

Толкаю дверь и стою. По сравнению с соседними комнатами здесь даже прибрано. В углу на полу матрас, аккуратно застеленный одеялом, а одежда, полотенца и постельное белье аккуратно сложены на полочках — кто-то старался, это сразу видно.

Рядом с матрасом прямо на полу стоит большой ящик от комода. С порога мне видно только две розовые ручки, которые машут в воздухе.

Подхожу, смотрю. Лицо у малышки все покраснело от плача. Глаза крепко зажмурены, ресницы промокли от слез. Она машет руками и елозит ногами по пеленке — правой, левой, правой, левой.

Присаживаюсь рядом.

— Ну, и почему мы так вопим? — спрашиваю.

Вдруг руки и ноги у нее замирают, и она открывает глаза. Ярко-голубые. Как у ее мамы. И я вскрикиваю:

— Господи, пожалуйста, не надо так!

Ее число пронзает мне мозг, как пуля.

112027.

— Какого черта ты тут делаешь? Отойди от нее!

Он здесь, в моей комнате, стоит на коленях рядом с постелькой Мии. Значит, это он за ней приходил! А все эти истории про бедного маленького мальчика фигня! Он знал, что Мия здесь, и хотел до нее добраться!

Он оборачивается через плечо. Вид у него виноватый. Попался на месте преступления. И я вижу его лицо, ее лицо и понимаю: сон сбудется.

— Она плакала. Я пришел, думал, может, я…

— Отойди от нее!

Проталкиваюсь мимо него, пихаю его плечом, подхватываю Мию на руки. Уношу ее подальше, к дальней стене, и начинаю укачивать, чтобы успокоить, только поди успокой кого-нибудь, когда внутри все так и бурлит от злости.

— Какого дьявола ты сюда приперся? Надо было меня разбудить!

Разбудил бы он меня, как же! Он хотел найти Мию, а я как раз отрубилась, а ему только этого и было надо!

— Я не знал, что делать. Ты такая усталая…

— Еще бы я не была усталая, блин! Устанешь тут, когда год не дают поспать по-человечески! Отвали, а? Пошел вон!

Он поднимает руки, пятится к стене.

— Ладно, ладно. Я уйду. Прости. Что с ней?

— Ничего. Дети плачут. Наверное, хочет есть.

Он стоит как пень.

— Я сказала — уйди! Уйди, Адам! — говорю я твердо. Он не трогается с места. — Проваливай!

Это его пронимает. Топает к двери, бормочет:

— О'кей. Но потом-то прийти можно будет?

— Нельзя. Не приходи больше.

— Сара, пожалуйста!

Нет, эти щенячьи глаза меня уже не обманут.

— Ты чего, глухой? — ору я на него. — Я не хочу тебя больше видеть, отморозок! Не приходи! Сунешься — всю рожу разобью!

Тут он уходит, с топотом бежит вниз по лестнице. Слышу, как хлопает дверь кухни, потом калитка. Сажусь на постель и поднимаю футболку.

— Ну все, Мия, — говорю. — Тише, тише. Голодная? — Конечно. Несколько секунд яростно мотает головой — ищет сосок, — потом присасывается. — Он ушел, Мия, — говорю я. — Этот плохой дядя ушел. Я не дам тебя ему в обиду.

А потом я сижу и думаю над тем, что он сказал. Вся эта история — про числа, — я решила, будто он говорит правду. Как-то все сходилось, к школе, когда я увидела его с записной книжкой, он записывал числа, в этом я уверена, вот как бывают же люди, у которых хобби — записывать номера машин или поездов. Если он их видит, значит, живет в таком же кошмаре, что и я, есть за что его пожалеть, придурка. А лицо у него… через какие муки он прошел?

Мотаю головой. Нельзя мне о нем думать. Хватит уже. И так я сбежала из дому, родила Мию, стала жить своей жизнью, какой ни на есть. Мне нельзя больше никого в нее пускать, никого и ничего. Мое дело — мы с Мией. Да, похоже, Адам прав. Надо убираться отсюда, прямо сейчас. Я увезу Мию из Лондона, от опасности, от Адама. Увезу туда, где он нас никогда не найдет.

Надо же быть таким идиотом. Та картина в туннеле — я даже не думал о том, что это за ребенок. Только о себе и думал, будто никого больше на свете нет. Кретин! Эта малышка — ее дочка, за нее она и боится!