Лизи Харрисон - Мой сосед вурдалак

— Жесть! — Хихикнув, Клодин бросила бутылочкой в Лялю.

— А как насчет Джордин Спарк? — Ляля кинулась лосьоном в пятую точку Фрэнки. Бутылочка приземлилась на ковер с глухим стуком. — Она одна расходует электричества, как целый Лас-Вегас!

— Клево! — Клео с маху хлопнула Лялю ладонью по ладони. — Вампир наносит ответный удар!

Все расхохотались — кроме Фрэнки. Она застыла перед телевизором: ее приковал к месту вид Бретта, закутанного в сине-коричневый клетчатый плед. Его кожа, чистая, как в рекламе «Neutrogena», была идеальным фоном для его красных как кровь губ, джинсово-голубых глаз и буйной копны черных волос — белый холст для полных жизни красок его лица.

У Фрэнки задрожали губы. Ее область сердца переполняли чувства. Она в первый раз увидела Бретта после их злополучного поцелуя — поцелуя, который снес ей голову, отправил его в психушку и поставил под удар будущее сейлемских ЛОТСов. Его вид должен бы был наполнить ее страхом. Стыдом. Гневом. Но вместо этого наполнил страстью.

«Ди Джей? Какой такой Ди Джей?»

— Что, мы все пропустили? — спросил Виктор, поспешно входя в комнату вместе с женой. От его лабораторного халата пахло потом и металлом. От Вивеки — гарденией и восковым гримом.

— Где Билли? — спросила Вивека.

— Тс-с-с! — шикнула Фрэнки, застывшая перед телевизором, словно зомби. — Бретт приходит в сознание. Он будет говорить.

Камера отъехала, демонстрируя больничную палату. Лимонно-желтые стены, увешанные открытками с пожеланиями скорейшего выздоровления. Окно с видом на автостоянку. И Бекку, стоящую рядом с матерью Бретта, в футболке с надписью «Белое — это новое зеленое», с надеждой на лице.

Фрэнки ахнула.

— Что за хамская надпись!

— Что за хамское лицо! — поправила ее Клео.

— Полный мех, — согласилась Клодин.

— Хорошо, что бабушка Штейн не видит этих жутких «перьев» в волосах, — сказала мужу Вивека.

Фрэнки снова шикнула на них на всех: камера снова дала изображение Бретта крупным планом. Его прекрасные губы шевельнулись.

Какой-то репортер навис над кроватью Бретта с микрофоном и, прищурясь, уставился на парня.

— Похоже, Бретт пытается что-то сказать, — произнес журналист басом, не вязавшимся с его мальчишескими чертами. В нижней части экрана появилось его имя — Росс Хили. — Бретт, ты меня слышишь? — спросил он.

— Хдна? — пробормотал Бретт.

Бекка с матерью Бретта придвинулись ближе.

— Би-бой, ты меня слышишь? Я — Росс. Росс Хили, из отдела новостей второго канала. Ну, помнишь — «Второй — это истина-а!» — пропел он.

— Хдна? — снова пробормотал Бретт.

— Он сказал: «Мама»! — Миссис Реддинг заплакала от радости. Ее черные кудри длиной по плечи закачались из стороны в сторону. — Ведь правда же, лапочка, он сказал «мама»?

— Мумию тебе, а не маму! — Клодин подняла руку Клео.

Девочки захихикали.

— Хдона?

— Он спрашивает: «Где она?» — объяснила Бекки, отодвигая мать Бретта в сторонку. — Он зовет меня! — Она провела рукой по волосам Бретта, растрепав их еще больше. — Бретт, ты меня ищешь?

— Отвали, ты, ненормальная! — выкрикнула Лагги в экран телевизора. — Он ищет Фрэнки! А вовсе не тебя, склочница!

— Бекка? — выдавил Бретт и закашлялся.

К нему тут же подбежала сиделка с чашкой ледяной стружки. Бретт положил в рот немного льда и потянулся к Бекке. Их руки соприкоснулись, и лицо Бретта просветлело. Бекка засияла. Фрэнки понурилась.

— Как ты себя чувствуешь? Все нормально? — спросил Бретт. Его синие глаза жадно изучали Бекку.

Бекка кивнула.

— Теперь — хорошо.

С дивана донеслось хоровое изображение позывов к рвоте. Фрэнки мысленно улыбнулась.

— Я так переживала за тебя, — сказала Бекка, промокая его влажные губы бумажным носовым платком.

— Ты что, шутишь? — Бретт сел. — Это я за тебя переживал.

— Правда, это поразительно? — приглушенно произнес Росс, словно оператор-документалист, только что заснявший рождения жирафенка. Фрэнки захотелось выдрать нитки из шейного шва и задушить его. Вот это точно было бы поразительно!

— Бекка, я думал, что убил тебя! — Бретт всхлипнул. Из носа у него выскочила гигантская сопля.

— Ой фу! — воскликнула Лагги. — Видали, какая козюля?

Сияющая улыбка Бекки развеялась быстрее, чем закат, заснятый ускоренной съемкой.

— Отойдите все! — приказал какой-то молодой врач, на медицинской куртке которого было написано «Интерн». Он ринулся к Бретту со шприцом на изготовку. — У него посттравматические галлюцинации!

— Чего?! — Бретт оттолкнул интерна. — Нету у меня никаких галлюцинаций!

— Нет, есть, — подхватила Бекка.

Интерн сделал шаг вперед.

— Нету!

Интерн сделал шаг назад.

— Есть!

Интерн сделал шаг вперед.

— Да дайте вы ему сказать! — выкрикнула миссис Редцинг.

Все сделали шаг назад.

Бретт сунул в рот еще кусочек льда и повернулся к матери.

— Помнишь мой день рожденья, когда мне исполнилось десять лет?

Она, плача, кивнула.

— Мы устроили в подвале дом с привидениями. Ты хотел торт-ужастик, и я испекла человечка, и мы натыкали в него пластмассовых ножей и полили сверху вишневым компотом.

— Ага… — Бретт сколупнул с ногтя кусочек черного лака. — Когда я задул свечи, я пожелал… — Он сколупнул еще кусочек. — Я пожелал, чтобы…

Он умолк и принялся сдирать лак с ногтя.

— Все в порядке, Би-мэн, — прошептал Росс. — Тебя никто не винит.

Бретт глубоко вздохнул.

— Я пожелал превратиться в монстра. — Он выдохнул. — И я вправду в него превратился, мама!

Интерн снова сделал шаг вперед. Миссис Редцинг оттолкнула его.

— Боже мой, Бретт, не говори так! Никакой ты не монстр! — воскликнула она.

— Как ты можешь так говорить после того, как я оторвал голову собственной девушке?

— Что?! — воскликнули хором Виктор и Вивека.

— Полное золото! — расхохоталась Клео. — Он принял Фрэнки за Бекку!

— У них были одинаковые костюмы, — заметила Клодин.

— Клево-то как! — воскликнула Ляля. — Теперь твои неприятности закончились!

Фрэнки кое-как удалось довольно убедительно улыбнуться. Формально Ляля была права. Это вправду было клево. Если Бретт понятия не имеет о ее существовании, он не может ее ни в чем и обвинить, верно? Его неведение — это просто божий дар! Благословение! Пропуск на выход из тюрьмы!

«Только почему мне сейчас больнее, чем когда у меня отвалилась голова?»

Разнообразные чувства поднимались и опускались в душе Фрэнки, словно расписные лошадки на карусели: облегчение… смятение… оправдание… благодарность… меланхолия… свобода… потеря… Но одно чувство оставалось неизменным — скамья, привинченная к полу так, что с места не сдвинешь, — ощущение собственной ничтожности.

— Ты думаешь, что это была моя голова? — спросила Бекка.