Анастасия Волжская - Зимняя жена

— Так что, маленькая жена, как ваши дела… впрочем, не отвечай, вижу, что хорошо. Ну скажи, разве наше маленькое представление не стоило того?

А всего-то и нужно было, что немного побегать от злого волка. И вот результат. Ловко мы, а?

Я не заметила, как открылась дверь. Не знала, сколько он простоял на пороге, слушая тот бред, который нес Аки. И когда на моём плече сомкнулись ледяной хваткой сильные пальцы, я поняла: теперь все. Не откупиться, не оправдаться своим бессилием, не объяснить того, чего я, как ни старалась, не могла понять.

Курх заговорил, тихо, сквозь сжатые зубы, и было ясно, что слова его предназначаются мне.

— Представление?

Я попыталась повернуться, чтобы хоть что-то ответить, но Аки опередил меня.

— Следует сначала приветствовать гостей, Ледышка. Хорошие манеры — слышал о таком?

— Ты здесь не гость, — бросил Курх, ещё сильнее стискивая моё плечо.

— И вообще, оставь девочку в покое. Ты её напугал до полусмерти. Из-за того, что ты ведешь себя со своими женами как бесчувственный чурбан, Зимы с каждым разом все дольше и злее. Знаешь ведь, Ледышка, это твоя роль и твоё проклятие — раз за разом таять, принося миру Весну.

— Это не твое дело, — сквозь зубы процедил Курх. — Твоего мнения здесь не спрашивали и не спрашивают.

— Ты не спрашивал, — осклабился Аки, делая шаг ко мне. — А вот твоя маленькая жена…

— Какие у тебя дела с моей женой? — Курх почти рычал. Вены вздулись на его шее, придавая мужу особенно жуткий и непривычный вид.

— С твоей? — Волк засмеялся. — А что ты сделал, чтобы она стала твоей? Просто взял, что предложили?

— Навязали!

Кулак Курха врезался в перила с такой силой, что дом содрогнулся. Дзынь-дзынь! — со звоном падающих сосулек, намерзших за ночь, разбивалась моя счастливая беззаботная жизнь последних дней. Я смотрела расширенными от ужаса глазами, переводя взгляд с одного мужчины на другого, и не узнавала их, не понимала, как они могли произносить столь жестокие слова, глядеть с такой ненавистью. И ветер, холодный, зимний морозил мокрые щеки, и все тепло весны, её солнечных дней и жарких ночей, словно бы враз покинуло тело.

Казалось, между нами что-то сломалось, треснуло, как хрупкий лёд скованного Зимой озёра под ногами, и в ответном взгляде мужа я увидела отголосок собственной боли. И отчаяние.

А потом дух-ворон обратился. Захлопали чёрные крылья, и невесть откуда налетевшая вьюга скрыла моего мужа.

Мы остались вдвоём — Аки и я — посреди внезапно опустевшего крыльца. Мне бы испугаться, но страха не было. Миг, когда Курх исчез, выжег все мои чувства, оставив одну лишь бессильную ярость. И единственный, на кого я могла излить её, стоял сейчас передо мной.

— Ты!!! — закричала я изо всех сил. — Зачем ты пришёл? Зачем ты вообще появился здесь? Ты все испортил!

— Тише, тише, — Аки примирительно вскинул руки. Попытался сделать шаг ко мне, но я попятилась, вжимаясь в дверь.

— Не приближайся! Уходи, и больше никогда не возвращайся! Не хочу тебя видеть!

Аки покорно отступил. Чуть покачал головой, всем своим видом показывая: не говори сгоряча, чтобы не жалеть потом. Но разве после всего, что случилось сейчас, я могла рассуждать здраво?

— Вон!

— Хорошо, ма… Сирим. Я уйду.

Я смотрела, не отрывая взгляда, как он сделал несколько шагов назад, посмотрел мне в глаза несколько долгих мгновений. Мне казалось, я уловила смутное сожаление о случившимся. А затем Аки обернулся волком и растворился в сером тумане.

И тогда я, наконец, позволила себе сползти по стене прямо на холодные доски крыльца и горько, отчаянно и безнадёжно разрыдаться.

В холодном полутемном и пустом доме я бродила серой тенью прежней Сирим.

Из мира словно бы снова пропали все яркие краски. В потоке однообразных бессмысленных дней я не заметила, как и сама Весна растворилась, исчезла, скрылась под слоем грязного мокрого снега, вновь устлавшего двор. Со дня исчезновения Курха зарядил холодный, бесконечный дождь, сменившийся градом и мокрым снегом. И когда в один день я вышла на крыльцо, кутаясь в теплую шаль, и увидела, что все: листья, трава, земля — покрыты тонкой пеленой белого снега, я не удивилась. Какая разница, что творится вокруг, если в душе Зима, если само сердце промерзло так, что его не отогреть весенними лучами.

Диск луны вырос и вновь уменьшился, а Курх так ни разу и не появился. Сначала я ждала. Приводила в порядок дом, готовила и сидела неподвижно, пока не прогорала до конца свеча, погружая комнату во мрак.

Но никто не появлялся, не раздавалось хлопанья крыльев, не слышно было шагов. И я, оставив ужин нетронутым, бесшумно выскальзывала из-за стола и забиралась в кровать, все ещё хранящую запах Курха. Я мечтала скорее заснуть, чтобы с утра найти мужа за привычной работой во дворе, но сон подолгу не приходил. А потом наступал новый день, и все повторялось заново. Я убирала со стола нетронутый ужин и вновь садилась за пустой стол, прижимая к себе так и не отданную Курху рубашку и неотрывно глядя на дверь.

И вот, бесконечные дни спустя, я вдруг осознала: все. Я больше ничего не жду. Не верю, что дверь откроется и на пороге возникнет Курх, разгоряченный от езды или полёта, предвкушающий нашу встречу. И мысль о том, что я навсегда могу остаться здесь, запертая в верхнем мире, без возможности выбраться, вернуться к родным, не напугала меня. Я удивилась тому равнодушию, с которым я восприняла это. Мне казалось, что без Курха все теряет смысл. И если он не вернётся, то разве имеет значение, что я…

Я не успела додумать. Меня скрутило от приступа дурноты столь внезапного, что горшок с тушеным мясом, который я вынула из печи, выпал из враз ослабевших рук. Я едва успела выбежать на крыльцо, как меня вывернуло теми крохами, что я заставила себя съесть за день.

*

Собирая с пола разбитые черепки вперемешку с едой и с трудом сдерживая новые рвотные позывы, я предавалась невеселым размышлениям о своей дальнейшей судьбе. Сомнений быть не могло: я носила ребенка. Я припомнила тошноту, налившиеся тяжестью груди, отсутствие крови в последнюю луну — знаки, которые подавало женщине тело, давая понять, что она в тягости.

И не было рядом того, с кем можно разделить эту радость. Кто подхватил бы на руки, привлек к себе и оберегал зарождающуюся жизнь ото всех бед. Или…

Я вздохнула. Навязанная, ненужная жена.

Лучше бы не было этой Весны, недолгого счастья. Тогда от злых ледяных слов не ударило бы такой обидой.

Это было нечестно. Несправедливо, неправильно, совсем не так, как должно было быть.

К следующей полной луне боль, тяжесть и тошнота стали моими неизменными спутниками. В моей семье большинству женщин тяжело давались вынашивание и роды, и каждая хоть раз да теряла ребёнка. Зима, скудное питание и лихорадки не щадили никого.