Екатерина Бордон - Самый синий из всех

– Это Лера. А она выглядела?..

– Ещё как. Было бы из-за кого.

Каша пожимает плечами, и, покопавшись в груде чужих грязных салфеток, выбирает самую чистую, чтобы вытереть руки. Я жду, что он продолжит, но Каша выуживает из кармана телефон и принимается свайпать экран. Я нетерпеливо покашливаю.

– Что такое?

– Тебе не нравится Андрей? Почему?

– Помимо очевидных причин типа «он красивый и богатый, а я нет»?

Я киваю.

– Ну-у-у… А тебя он разве не бесит? Он как дорогой пентхаус в отеле. Красивый, стильный, но без капли индивидуальности. Не, не могу объяснить лучше. Но меня это бесит. Никто не может быть таким глянцевым, если только не живёт на обложке журнала.

– Знаешь, это вовсе неплохо, если человек умеет держать себя в руках.

Каша задумчиво слизывает крупинку гречки с вилки и постукивает ею по губам.

– Вообще-то, если слишком долго держать себя в рамках, можно превратиться в портрет.

Я открываю рот, чтобы яростно возразить, но почему-то не могу найти аргументов, кроме:

– Ты же видел, он меня поймал!

Каша громко хмыкает:

– Знаешь, в чём твоя главная ошибка? Тебе кажется, что он поймал тебя, потому что ты – это ты. А он поймал тебя, потому что он – это он. И вот ещё что: тот, кто дружен со всеми, на самом деле не дружит ни с кем.

Я возмущённо хмурюсь, но вдруг вспоминаю море у Андрея внутри. Разве человек, у которого есть друзья, может быть таким синим? Таким одиноким.

Каша упирается локтями в стол и кладет подбородок на сплетённые в замок пальцы. Вид у него до странности довольный: глаза прищурены, а губы растянуты в широкую улыбку, прямо как у Чеширского Кота.

– Бог с ним, с этим вашим парнем 2D. Что гораздо интереснее, так это то, почему тебя так волнуют мои слова. Ты-то мне нравишься, – он вдруг застывает, словно осененный гениальной догадкой. – Постой-ка, ты… да ты же влюбилась в него! Влюбилась!

– Заткнись! – яростно шиплю я, быстро оглядываясь по сторонам.

– Так значит, я прав? Я прав! Боже, Котлетка и Принц, что за пара!

Каша хохочет, а я с трудом подавляю желание разбить о его голову тарелку.

– По-твоему, это смешно? Настолько нелепо, что… – Горло перехватывает от обиды. Неужели нас и правда так сложно представить вместе? Я знаю, мы, конечно, не пара, но разве это повод вот так надо мной смеяться? И вовсе я в него не влюблена.

Ведь правда же?

Каша перестаёт смеяться и вдруг накрывает своей ладонью мою ладонь. Всё происходит так быстро, что я не успеваю отдёрнуть руку.

– Прости, – говорит он мягко. – Я не хотел тебя обидеть. И мне правда сложно представить вас вместе, но вовсе не из-за того, о чём ты подумала. Я думаю, ты – личность. А он – картонная фигурка.

У раскаяния почти такой же цвет, как у страха и чувства вины – оранжевый. Но тёплый, мягкий, уютный.

– Я не сержусь, – я осторожно высвобождаю пальцы и прячу руки в карманы. – Но ты меня совсем не знаешь. И ещё ты не прав.

Каша закидывает за спину свой джинсовый рюкзак и громко хмыкает:

– Ну-ну…

Мы спешим в класс.

День пролетает в суете. Вот-вот начнутся триместровые каникулы, так что мы пишем контрольную за контрольной, сдаём охапки тестов и носимся по коридорам под окрики учителей «Не бегать!». Я прихожу домой только к четырём часам и без сил падаю на диван перед теликом. Вот бы заснуть хотя бы на сутки… Тем более мама и Ксю как раз сладко посапывают в родительской спальне: я вижу их силуэты, тесно прижавшиеся друг к другу на кровати. Мама-медведица и медвежонок…

Сон ко мне не идёт. Или это я не иду к нему? Мысли, как муравьи, носятся по тропинкам извилин в мозгу и не дают расслабиться. Я подтягиваю колени к груди и, поколебавшись, обхватываю правое запястье пальцами левой руки. Ничего. Сколько бы я не пробовала, я была и остаюсь единственным человеком, чьи чувства для меня – одна огромная тайна.

Или, может… Может, я просто бесцветная? Скучная, серая и неприметная настолько, что внутри меня вообще никаких красок нет? Но я же чувствую! Просто не могу разобраться, что именно. Кажется, боюсь. Но вот чего и почему?

Я снова тяну себя за чёлку и, растрепав волосы, замираю под синей завесой. Что-то меняется, вот что пугает. Каша, Лера, Андрей… Даже Оксана и Егор! Все они как будто делают шаг в мою сторону, занимают какое-то место внутри. А я этого не хочу. Или хочу? Ох, я не знаю…

Ксю начинает недовольно кряхтеть, и я выныриваю из мыслей. Тихонько захожу в родительскую спальню и уношу сестрёнку, пока мама не проснулась. Прижимаюсь щекой к её нежной щёчке и с наслаждением погружаюсь в покой. Знаю, это немного эгоистично – использовать младшую сестру как антидепрессант, но она, кажется, не против. Ксю играет с синей прядкой и – ой! – больно дёргает меня за волосы. Я корчу рожицу, и она улыбается. А затем потихоньку засыпает опять.

Проходит минут двадцать, пока из комнаты не выглядывает мама. Её кудрявые волосы смешно сбились на одну сторону, а на щеке остался отпечаток подушки – словно кто-то смял кожу в горсти.

– Не знаешь, кто похитил моего ребёнка?

Мама широко зевает и, шаркая босыми ногами по полу, плетётся к дивану.

– Мне вернуть его обратно? – спрашиваю я шутливо.

– Нет-нет, наслаждайся, – сонно бормочет она, натягивая на плечи плед.

– А как же «вот станешь матерью, тогда и поймёшь»?

– Это не про тебя. Ты и так уже всё понимаешь. Может, даже лучше меня.

Мне почему-то становится грустно. В носу начинает противно пощипывать, а на глаза наворачиваются слёзы. Я отворачиваюсь и утыкаюсь лицом в плечо.

– Ты на меня всё ещё злишься? – тихо спрашивает мама.

– Наверное, нет.

– Саш… Я тебя не понимаю.

– Я знаю.

Мы не смотрим друг на друга, и пропасть между нами как будто растёт. Почему так бывает, что люди любят друг друга, а всё равно не могут понять?

Мама тянется ко мне, но я слегка отодвигаюсь. Незаметно, словно просто пытаюсь устроиться поудобнее. Мамина рука повисает в воздухе, будто сдутый спасательный круг.

– Когда я была в твоём возрасте, мы с подружками столько всего отчебучивали. Меня и дома-то почти не было. Делали стенгазету, ходили на танцы, обсуждали мальчиков, учили друг друга целоваться, хихикали… Мы друг для друга были всем, и это было лучшее время в моей жизни. И я не могу просто смотреть, как ты упускаешь своё.

– Может, я просто другая?

– Но ты же моя дочь. Ты моё продолжение.

И как такие простые слова могут сделать так больно? Может, я не хочу быть чьей-то пятой ногой, пусть даже её. Не хочу быть удобной. Не хочу быть сиквелом к фильму про молодость в восьмидесятых. Не хочу влезать в круглую рамку, стачивая свои собственные углы.

Вот же странно. Получается, я хочу быть собой, хотя пока и сама не знаю, кто я.

Но и делать ей больно тоже не хочу. Я ведь и так ей вру насчёт папы. А теперь, получается, и насчёт себя…