Татьяна Солодкова - Птицеферма

– Пройти дай, – повторяю, так как Кайра не двигается с места. Если ударит, тоже ударю не задумываясь, какие бы последствия меня ни ждали. Но если можно избежать драки – постараюсь.

Теперь я умнее. Филин прав: все поддаются дрессировке. Рано или поздно.

– А если не дам, то что? – Пухлые свекольные губы презрительно кривятся.

Вскидываю голову, встречаясь с Кайрой взглядом. На ее лице написаны вызов и решимость, а в глубине зеленых глаз – страх. Я вижу его, чувствую. Кайра задевает меня потому, что уверена: я не рискну вызвать гнев Филина вновь. Но она не забыла то, что в тот раз я не сломала ей руку лишь потому, что нас вовремя растащили. И сделаю это вновь, пусть я и легче ее килограмм на пятнадцать, – играючи, в два движения.

Ничего не говорю, только смотрю. Пристально, предупреждающе.

Кайра отводит взгляд и отступает на шаг в сторону – я худая, мне хватит.

– Сиськи прикрой! – несется уже вслед. – Еще раз увижу тебя в этом платье!..

Не слушаю, хлопаю дверью, обрубая от себя поток брани Кайры, летящий мне в спину под аккомпанемент одобрительного смеха Чижа – вот уж два сапога пара.

Пальцы свело от злости так, что побелели костяшки, – с трудом сдержалась.

Еле разжимаю ладонь, чтобы поставить ведро.

В тесной комнатушке – никого. Выдыхаю с облегчением: минуты одиночества бесценны.

Бросаю взгляд на раскиданные на полу вещи – Пингвин снова побросал грязную одежду и ушел по своим делам.

Поднимать сил нет – все жара, я совсем выбилась из сил. А еще ужин… Поэтому решаю провести короткий перерыв с пользой – падаю навзничь на кровать и просто лежу, глядя в потолок. В углу серый пластик потрескался и отошел – если пойдет дождь, то зальет. Надо чинить.

Прикрываю глаза и думаю о том, что на крышу придется лезть самой.

Чиж на днях залатал участок над своей комнатушкой. По доброте душевной мне никто не поможет, а Филина просить отправить кого-нибудь – бесполезно. Для Главы это слишком мелко, скажет, чтобы разбирались сами. Чиж возьмется с удовольствием, но потребует оплату натурой. Ворон – откажет. Зяблик – пообещает, но не сделает… А Пингвин все равно не станет – сошлется на усталость. Или на головную боль, или на желудочную колику – судя по количеству известных ему болезней, в прошлой жизни мой сожитель явно был связан с медициной.

Тяжелые шаги, хлопок двери.

– О, уже готова! – довольно присвистывает вошедший Пингвин.

Порываюсь подняться, но не успеваю – на меня наваливается тяжелое тело, потное, пыльное после целого дня на руднике. Как всегда: переоделся, но не помылся.

Пытаюсь столкнуть его с себя, но тут же получаю ощутимый тычок под ребра.

– Не рыпайся, дурная, – пыхтит куда-то мне в область шеи, задирает сарафан до самого живота, пристраивается.

Закрываю глаза и… не рыпаюсь. Это правила игры, законы Птицефермы – отказывать своему мужчине нельзя. И все, что могу, – закрыть глаза и представить, что я не я, или я, но не здесь, или здесь, но не с ним.

Закусываю губу так, что чувствую привкус крови. Терплю, только сжимаю пальцами край покрывала.

Просто перетерпеть… Пара минут…

– У-ух! Хорошо! – Кровать натужно скрипит, и с меня исчезает тяжесть чужого тела. Моя единственная удача состоит в том, что Пингвин – скорострел.

Так и лежу, кусая губы, снова смотрю в потолок.

Мне нечего сказать этому человеку, не в чем обвинить – он действует строго в рамках правил Птицефермы. Пингвин – хороший работник, и в качестве награды ему «подарили» меня. Поэтому он в своем праве.

– Тетерев убился, – буднично сообщает Пингвин.

Судя по шуршанию ткани, натягивает штаны. Не поворачиваю головы.

– Вот мы пораньше и свернулись.

Никак не реагирую.

– Мы с мужиками – к реке.

Не отвечаю.

– Ну, я пошел… А, чуть не забыл! Футболку еще постирай. – Швыряет на пол и выходит.

Хлопок двери.

Удаляющиеся шаги.

Тишина.

Прикрываю глаза и сотрясаюсь от беззвучных рыданий. Кусаю кулак, надеясь, что боль отрезвит и поможет взять себя в руки.

Слезы – пустое. Рыдать по себе – бессмысленно. Это Пандора, тут нет невиновных, мы все заслужили свой маленький тесный ад и будем вариться в нем, пока не сдохнем. Ад, в котором я существую почти два года.

Тогда, два года назад, я открыла глаза в странной комнате без окон и вдруг поняла, что не помню о себе ровным счетом ничего. На меня смотрели чужие глаза с чужого лица. А это оказалось зеркало…

Кто я такая, мне сказали позже – преступница, осужденная на пожизненное заключение на Пандоре, планете-тюрьме. Отсюда нет выхода. Это конечная точка моего маршрута.

У меня больше нет прошлого, меня лишили имени. Теперь я – Гагара, часть лагеря «Птицы». Я – никто.

«За мелкие нарушения на Пандору не попадают. А убийц и прочих права выбора лишают. И поделом. Раньше надо было думать», – сказал мне конвоир, последний не из «птичьего» сообщества, с кем я говорила.

Раньше… Только такого понятия, как «раньше», ни для кого из нас нет – все, что было до Пандоры, стерто.

Встаю и бреду к тазу с водой, предусмотрительно оставленному мною с утра на подоконнике – за день вода прогрелась на солнце. Ее немного, но, чтобы перебить запах Пингвина мылом, хватит.

Вытираюсь. Некоторое время думаю, не переодеться ли, но в итоге так этого и не делаю – нужно спешить на кухню.

Бреду в темноте, практически на ощупь.

Не стала зажигать свечи, чтобы не разбудить Пингвина, а вслепую не сумела найти в комнате фонарь. Поэтому иду – медленно, осторожно раздвигая кусты и стараясь не свалиться в яму и не покалечиться. С медициной у нас неважно: специалистов нет, из медикаментов – только самое необходимое и в ограниченных количествах.

Сова разве что умеет грамотно делать перевязки и зашивать раны кривой иглой. Сама она уверена, что в прошлой жизни была врачом.

Скорее бы дойти.

Ночь, а по-прежнему душно – ни ветерка. Кажется, уже слышу шум реки.

Еле дождалась окончания ужина и всеобщего отбытия ко сну. Ощущение – что выделившийся за день пот вот-вот разъест кожу до мяса.

Другие женщины ходили искупаться в то время, когда мы с Совой готовили ужин. Видела, как за ними увязался Чиж – наверняка подглядывать. Филин смотрит на это сквозь пальцы. «Подглядывать, но не трогать – не преступление», – это цитата.

Поэтому в ночном купании есть несомненный плюс – все спят.

В итоге, пока добираюсь до реки, обдираю о сухие ветки обе руки и подворачиваю ногу – лодыжка горит огнем.

Добредаю до воды, несколько раз оборачиваюсь, чтобы убедиться, что за мной от поселения не увязался «хвост», и только после этого сбрасываю сарафан и вхожу в реку.

Вода такая холодная, что сводит зубы; притупляет боль в подвернутой ноге.