Лидия Сергеева - Далёкое близкое

– Сынок, вижу я, как тяжело тебе, а ты поделись, легче станет. Всё молчишь да молчишь! Нельзя в себе боль держать.

– Что рассказывать – то? Тебе своего горя хватает!

– А ты хорошее расскажи, вместе порадуемся!

– Долго рассказывать, ночи не хватит…

– Так и времени у нас много, хоть отбавляй!

– Знаешь, Евсеич, ты мне чем – то отца напоминаешь. Он тоже никогда без дела не сидел… Очень работать любил… А уж животину – то как любил, особенно коней…

Их у нас пять или шесть было… И я их любил… Больше всего одного – Рыжика. Когда за столом сахар давали, я свой кусочек не ел, ему приносил… И он меня любил…

– Раз кони в хозяйстве были, значит, зажиточно вы жили! Не с того ли беды – то пошли?

– С того!

– Детей – то много у вас было? – стараясь переменить тему, спросил Евсеич.

– Я девятнадцатый, а после меня ещё были. Только не все выжили, многие и до трёх лет не доживали.

– Ахти лихоньки! Как же столько детей родить можно, – воскликнул Евсеич, поражённый этим числом. – А в живых сколько осталось?

– До войны шестеро было. Кроме меня, – брат и четыре сестры. А теперь и не знаю, кто в живых остался. Вот в свою деревню и еду, чтобы про них узнать. Никого там сейчас нет. Брат на фронт ушёл. Все сёстры перед войной из села уехали. Кто куда. Самая старшая к сыну.

Он у неё военный. Младшая с ней. В военном городке под Саратовом жили, а где теперь – неизвестно. Знаю, что младшая сама на фронт попросилась, а про других не знаю. Как война началась, растеряли мы друг дружку. Если жив кто, обязательно весточку на родину пришлёт.

– Конечно, пришлёт, – подтвердил Евсеич, но в голосе его почувствовалась не свойственная ему растерянность. – А, может, уже прислали, – помолчав, добавил он несколько уверенней. – Может, ты и сам в Саратов съездишь, не под немцами ведь он. А может, они подальше от фронта подались. Адрес узнаешь, так и съездишь к ним, порадуешь, что живой?

– Там видно будет, – уклончиво ответил Николай.

Долгим разговор не получился. Евсеич, словно почувствовав, что беседа их облегчения Николаю не принесёт, перестал задавать вопросы, а тот, погрузившись в свои думы, больше ничего рассказывать не стал. Отгоняя от себя тяжелые воспоминания, не в первый раз перебирал

в памяти то, что знал о семье и родителях.

Отец, Виктор Константинович, которого в деревне, несмотря на его возраст, частенько называли солдатом, двадцати лет от роду пошел по жребию в армию, где и прослужил много лет. Вместе с ним все эти годы неразлучно была и его Фасея, Фасеюшка, не захотевшая расстаться

с любимым. Он исправно служил и в мирное время, и в военное, участвовал в русско – японской войне, получив за храбрость, проявленную против неприятеля, орден Святого Георгия – «Георгиевский крест». Она исправно рожала детей, а когда перед началом первой мировой войны вернулись они в родную деревню, община выделила семье большой надел земли, по числу едоков. В первый же год отец со старшими детьми, заготовив лес, собрал толоку и поставил на месте старой дедовской избушки просторный дом – пятистенку. Немного таких домов в деревне было «Не дом, а терем», – любила говаривать мать, любуясь высокими стенами, тесовой крышей, высоким крыльцом и нарядными наличниками.

Работать в семье любили не только родители. Так было заведено, что мальчики лет с шести – семи в поле отцу помогали и пахать, и сеять, и косить, девочки с малых лет

в доме и во дворе помощницами матери были.

Коля, родившийся после революции, тягот Гражданской войны не помнил, от старших слышал, что много скотины со двора пришлось отдать то белым, то красным. Однако и с этой бедой справились. Ухоженная да удобренная земля хорошие урожаи давала, себе хватало и на продажу оставалось. На вырученные деньги со временем новых коней купили, пару коров. Как без животины крестьянину хозяйство вести да семью кормить! Так и жили в труде и достатке. Новой властью отец доволен был: налогами да поборами не душила. И дети в семье горя не знали – сыты, обуты все, а родителям посильную помощь оказать – только в радость всем. Коля помнит, как счастлив он был, когда во время сенокоса отец брал их с Васей в поле. Специально для них были сделаны маленькие грабли, которыми надо было ворошить и сгребать сено. Помнит, какой радостью и счастьем наполнялось его сердце, когда он вместе со всеми возвращался с поля, а мама, встречая их, спрашивала: «Ну как, работнички, устали?» «Устали, устали, – отвечал за всех отец. – Много сделали. Без Васютки и Миколки не справились бы. Спорко работают сынки. В первую голову корми их, мать!»

А мама, ласково поглаживая мальчишек по стриженым головам, подкладывала лучшие кусочки и без конца приговаривала: «Кушайте, сынки, кушайте!» Накормив мальчиков, она разрешала им сбегать на речку: «Сбегайте, окунитесь! Усталость как рукой снимет!» И они радостно бежали к реке, голышом бросались в теплую воду, ныряли и брызгались до тех пор, пока не приведут коней, купать которых – не меньшее удовольствие.

Вспоминая всё это, Николай снова почувствовал себя мальчишкой. И ощущение это было таким явным, что он невольно улыбнулся. «Захмелел я, что ли», – подумал он и неожиданно уснул.

Ночью состав миновал Омск. На одной из следующих станций должен выйти Пётр, ещё через несколько перегонов – Григорий. Пётр с самого утра сидел на изготовке: не проскочить бы! Всегда неугомонный и разговорчивый, этим утром он молчал. Изредка пробирался то к одной стороне вагона, то к другой. Прильнув к щели единственным глазом, внимательно всматривался в бескрайние снежные пейзажи. Не обнаружив ничего, за что мог уцепиться глаз, тяжело вздыхал и с опаской шептал: «Не проехать бы!»

Евсеич успокаивал: «Не проедем! Ещё часа два ехать». Пётр благодарно кивал, а через несколько минут снова начинал метаться между стенами вагона.

Наконец проехали одну за другой хорошо знакомые ему станции. Суетливо закинув за плечи солдатский мешок, Пётр начал прощаться.

– Прощайте братцы, не поминайте лихом, если что не так, – подходя к каждому, говорил он и долго жал руку. – И ты, Евсеич, прости, и ты, Гриша, и ты, Коля!

– Не за что тебя прощать. От тебя одно веселье в дороге. Теперь нам скучно будет, – расчувствовался Григорий. – А вот ты меня прости, иногда неправ я был!

– Да прав ты, прав! Сам знаю такой грех за собой! Люблю языком почесать, что правда, то правда!

– Ну и чеши на здоровье, не во вред ведь!

– Коль, а Коль, – неожиданно переменил тему Пётр. – Ты как, предложение – то моё… не обдумал? Я от всей души предлагаю! Не пожалеешь!

– Не решил пока! Надо на родину съездить, узнать, что и как. Может, потом и надумаю.

– Как надумаешь, дай знать! Я тебя встречу с очень даже большой радостью. Прямо на этой вот станции