Евгений Наседкин - Ковчег для Кареглазки

Видимо, кто-то впопыхах плохо закрыл дверь, так как она загремела, распахиваясь, уже через минуту, и трескуны выскочили к нам, хотя мы были только на полпути к цели. Странно, что краклы двигались медленно, не отходя далеко друг от друга. В горящих глазах ощущалось предвкушение, но они чего-то выжидали.

Марина с обезумевшими глазами неслась, почти перегнав нас… поэтому, как только она поравнялась со мной, я подсек ее – и она покатилась кубарем, визжа от ужаса. Я повернулся к Тане.

– Спускайся! – и сбросил канат вниз.

Она застыла, испуганная видом высоты.

На крыше появился Охотник и накинулся на Ларису, вслед ожили и остальные краклы. Вместе они разорвали ее в клочья.

Вдруг оказавшийся рядом Латышев грубо оттолкнул нас, и сам полез к земле, вопя от боли. Его хватило буквально на два метра, хотя и это меня удивило – ведь у него была выдрана ключица. Он сорвался вниз только после того, как я метнул в него вторую силикатную кирпичину. Падая, он проклинал меня – а чего ты ждал от меня, мудло?

Именно Латышев придумал мне прозвище «Гитлер». Прошлым летом мне пришлось убить одного мальчика, Никиту Солнцева – он и выглядел в соответствии с фамилией – яркий, солнечный. Но его укусил кракл, и в панике я сделал первое, что пришло в голову – схватил булыжник и вышиб подростку мозги. Так сделал бы каждый, и все равно, это выглядело жестоко. Менаев – ты чудовище. Просто Гитлер, – сказал тогда Латыш, очевидно, желая переложить на меня звание главного садиста.

– Попробуй съехать, – заорал я, стараясь перекричать крики и выстрелы. – Обхвати руками и ногами, и съезжай – главное, чтоб не слишком быстро.

Танюша вертела головой, отказываясь. А я не мог позволить ей остаться здесь.

– Спустись на Латыша – это смягчит приземление. Он где-то там, – я подтолкнул ее на край, боковым зрением наблюдая схватку между Мариной и двумя упырями.

Ухватившись за канат, и опираясь ногами о стену, она начала спуск. Миновала карниз и исчезла внизу, где ей приходилось ногами на ощупь искать выступы. А мне пришлось отвлечься, так как краклы стали ближе.

Я пригляделся к Калугину – он ссутулился, будто раздавленный прессом, а по лицу бежали слезы. Я проследил за его взглядом – Галина Петровна лежала в кровавой луже под тварью с атрофированными женскими атрибутами. Толик вытер слезы, прицелился – и палец сжал спусковой крючок.

Охотник проследил за пожарным, завалил соседнего трескуна, и молниеносно ногами швырнул сородича на траекторию полета пули. Крупный калибр встретил неожиданную преграду, и разнес тварь. Пока Калугин перезаряжал оружие, Охотник на четвереньках пронесся к нему – и через мгновение зубы кракла впились в плоть.

Я остался один. Рядом высился кирпичный дымоход, и я спрятался за ним. Возникшая идея была отчаянной, но другого выхода не было. Зря я сейчас был трезвым. Я подобрал крупные куски пенопласта, какие-то тряпки, и бросил их в жерло вентиляционного канала.

Совсем близко послышался характерный треск – так трещат провода на электроподстанции. Из-за этого твари и получили свое прозвище трескунов – или по-английски, краклов (crackle).

Я нырнул в дымоход, и меня поглотила чернота, вкупе с клубящейся пылью.

****

Для Готлиба эти чудовища были тем же, что и для человека Смерть с косой. Танатос. Олицетворение гибели… то, чего желает избежать любой живой организм. Поэтому, когда неиствующий кракл отбросил клетку с крысой, валяющейся в нечистотах, она использовала это для побега. Маленькие глазки заметили зияющую дыру в прутьях. И, пока монстр буйствовал, обнюхивая пропахший человечиной спортзал, грызун шастнул к ближайшей двери – то ли в раздевалку, то ли в кабинет физрука. Еще чуть-чуть, и он будет свободен. Жив и свободен.

Изо всех сил Готлиб пытался не запищать, побороть свое естество и остаться незамеченным. Вот уж наконец и дверь со щелью, вот спасительный порожек, через который перемахнуть и все…

Внезапно он оказался в мощных сжимающихся тисках. Мелкие кости захрустели, как перепаленные вафли, а тельце выдохнуло последний раз. И Готлиб исчез в пасти у чудовища.

Приземление было похоже на аварию. Я согнул ноги. Удар. Скрежет. Колени черкнулись по стенке – больно. И опасно. Хлопок смятого пенопласта. Ударился головой. Я – поезд, несущийся в ночь по расшатанным рельсам. Раненная лопатка раскалилась. Так и сколиоз выровняю. В глазах потемнело. Кажется, я отключился – на несколько секунд.

Сверху сыпался мусор, и скрипели когти. Трескун лез в дымоход. Я пальнул – нелюдь фыркнул, но мусор сыпаться перестал. Я попытался Кракобоем продырявить стену, но из-за тесноты не мог эффективно его использовать. Тогда я вытащил тряпку под ногами и обмотал вокруг колен – чтоб попробовать выбить или хотя бы выдавить кирпичи. Сверху снова зашуршало.

Я надавил коленями на стяжку, но это не помогало. Превозмогая боль, я с силой врезал плечом чуть левее и ощутил, как шевельнулся один из кирпичей. Слава Богу!

Расковырял и вытащил кирпич. В дыру вставил Кракобой и стал раскурочивать стенку – еще и еще. Вскоре отверстие стало достаточно большим, чтоб я смог вылезть.

Я был на школьной кухне. После приземления появилась тупая боль в пятке, и я пошатывался, обходя столы с казанами и уворачиваясь от висящих половников со сковородами. Столовая… выход в коридор. Вот, наконец, выход наружу.

Я обошел школьное здание у стены, под карнизом, чтобы быть менее заметным с крыши. Мне казалось, что оттуда доносится стрекотня и чавканье, но я не был уверен – возможно, это было только мое воображение, подкрепленное завыванием ветра. За углом я так и не увидел Латыша, ни мертвого, ни раненного, хотя особо и не искал. Может, валяется где, а может, твари съели.

Причал оказался дальше, чем я думал. Я не видел Таню, но я еще и не везде посмотрел. За сараем с катамаранами я спустился по тропе, и только тогда заметил ее силуэт у воды.

– Ты в порядке? – я всматривался в нее, хотя в темноте почти ничего не было видно.

– Да, – она прижалась ко мне. – Последние метра три съехала – ободрала и руки, и ноги, и живот. Но я в норме.

Я отодвинул ее – нельзя было мешкать. Проверил каждую лодку, но все были прикованы. На одной из цепей обнаружил дефект – придется рискнуть. Уложив звенья друг на друга, я нанес по цепи несколько неуклюжих ударов Кракобоем.

Металл зазвенел, и издали донесся собачий лай. Я слишком привлекал внимание, и единственным выходом было ускориться – и я со всей дури колотил по цепи, пока одно из звеньев не разлетелось, высвобождая посудину. Наконец-то!

Собачий лай прозвучал совсем рядом, когда я впихнул Танюшу в лодку, и отчалил. А потом мы увидели его – бегущего к нам на всех четырех ногах – но я совсем не обрадовался этому «старому» другу. Ведь следом мчался кракл.